Она деспотически повелевала отцом, и Чишихин трепетал перед дочерью, ради нее готовый на все.
Когда Тима пришел к Чишихину, вежливо поздоровался и сказал: "Порфирий Васильевич, вас просят в субботу в шесть часов на общее собрание жильцов", - Чишикин ехидно осведомился:
- Кто просит? Если Советская власть, то она мне уже могилу вырыла. Закрыли рестораны-то. А нас всех за порог, под метелку. Разве что в казарме солдатам пит в котелках подавать.
Разглаживая перед зеркалом послюнявленным пальцем брови и оглядываясь на Тиму через плечо, Чишихина угрожающе произнесла:
- Вы своим родителям, мальчик, так и передайте: голодать не намерена. А вот возьму и повешусь и в предсмертной записке укажу: большевики довели.
- Понятно, вьюноша? - спросил Чишихин. - Так что тяните дверь на себя.
Удрученный Тима пришел к Коноплеву и рассказал о первой своей неудаче.
Коноплев мрачно крутил кончики усов, сопел, задумчиво морщил лоб, потом произнес неопределенно:
- При барах он жил, а без бар, выходит, нет жизни?
Такая механика. Ну, ничего, обходи флигель дальше.
Во второй квартпре проживали акушерка Устинова и ее две сестры, уже немолодые женщины, вечно учившиеся на каких-то курсах. Устинова, толстая, круглая, с седоватыми усиками и добрым шишковатым носом, с полуслова поняв Тиму, загорячилась.
- Девочки, - сказала она сестрам, - гражданин Сапожков, - это она так уважительно назвала Тиму, - приглашает нас всех на общее собрание жильцов. Давно пора.
- Мы поставим ряд гигиенических требований.
- Ах, как было бы хорошо устроить на заднем дворе заливной каток! воскликнула младшая сорокалетняя сестра. - Днем будут кататься дети, а вечером, при луне, взрослые. Это создаст атмосферу общения между всеми жильцами, а то мы живем так разобщенно!
- Не фантазируй, Софа! - строго сказала акушерка. - У Полосухина ребенок живет в корыте, а ты каток!
Можете сказать там, кому, я не знаю, - решительно заявила Устинова, что все три сестры...
- Как у Чехова! - рассмеялась младшая.
- Не дури, Софья. Словом, мы придем все...
- И благодарим за приглашение, - басом сказала средняя сестра.
Воодушевленный успехом, Тима постучался в квартиру № 3.
Дверь ему открыл Иван Мефодъевич Воскресенский, учитель гимназии, летом работающий кассиром на пассажирской пристани.
- Тссс... - сказал он испуганно и, озираясь на дверь, добавил шепотом: - Лепочка только что уснула.
Ступая в одних носках, и то на цыпочках, он провел Тиму в кладовую, где оборудовал себе кабинет для занятий. Сняв с табуретки банку с клейстером (он подрабатывал еще переплетным делом), проверил сиденье ладонью, потом сказал нерешительно:
- Кажется, чисто. Садись. - И осведомился: - Что скажешь? - Выслушав, произнес задумчиво: - Истинное народовластие должно обнимать все стороны общественной жизни и побуждать к ней человека. Еще в первобытном обществе человек осознавал себя частью целого. Но потом... - Иван Мефодьевич вдруг смолк, прислушался, спросил испуганно: - Тебе не показалось, что Леночка проснулась? Ну-ка, помолчим минутку, - приложил ладони к ушам, замер с вытянутым, напряженным лицом, потом проговорил с облегчением: - Нет, ослышался. Итак, о чем мы? Да, да. Прибуду всенепременно, - и, подняв руку, делая вращательное движение, сказал: - А знаете?
В этом есть что-то такое даже значительное - домовый комитет! - склонил голову, вслушиваясь в слова, и повторил: - Домовый комитет! - Оживился, спросил радостным голосом: - Послушайте! А ведь нечто подобное было при Парижской коммуне? Не помните? Жаль. Помоему, большевики кое-что у французов позаимствовали.
И правильно. Революция не может быть ограничена никакими национальными рамками. И я думаю, Ленин, - говорят, весьма и весьма образованная личность, - не мог пренебречь опытом французской революции. Интересно, каково мнение вашего отца на этот счет? Хотя он, очевидно, партийный фанатик и мыслит только в пределах весьма ограниченных. - Тут Воскресенский доверительно сообщил: - Я, знаете, к большевикам, в общем, отношусь с симпатией. Правда, они несколько прямолинейны и грубы, но легко найти оправдание и этому недостатку. Если это можно назвать недостатком.
За стеной раздался слабый шорох. Воскресенский вздрогнул, как-то весь сжался, потом на согнутых ногах подошел к двери, осторожно приоткрыл ее, высунул в коридор голову. И так стоял в своей конуре, словно обезглавленный. Вынув наконец голову из щели, прикрыл дверь, прошептал тревожно и неуверенно:
- Нет, кажется, спит.
- Значит, вы придете? - спросил Тима.
- Всенепременно, - подтвердил Воскресенский. Потом добавил: Естественно, только в том случае, если Леночка будет себя лучше чувствовать. Иначе ни-ни, даже если землетрясение.