Заре навстречу

После голосования председатель митинга встал из-за стола, обвязал руку Лепехина у локтя красной повязкой, потом подал, держа за ствол, револьвер. Лепехин бережнр принял оружие. Поклонился коренастому, потом толпе, положил револьвер почему-то в шапку и сошел с трибуны, держа шапку перед собой обеими руками.

— Давай следующего, — приказал председатель.

На трибуну взошел рослый парень, с плеча у него свешивалась шахтерская кацавейка. Легким движением снял картуз, тряхнул кудрявыми белесыми волосами и, выпятив грудь, замер в молодцеватой позе, вызывающе поглядывая на всех синевато-серыми красивыми девичьими глазами.

— Чего красуешься, Степка? — сказал с упреком кто-то из толпы. — Перед народом стоишь. Не фасонься.

Мы тебя насквозь знаем. А ну, встань как следует быть!

Парень смутился, сдвинул ноги, виновато опустил руки.

— Вот это другой разговор, а то выпендрился, словно сохатый по весне.

Председатель сказал парню строго:

— Слышишь, Степан, правильно люди говорят. Озороватый ты, много про себя думаешь. А спасатель должен про себя забыть — ему чужая душа главное.

— Верно, неподходящий!

— Давай его в милиционеры, — здоровый, черт, любого жигана обломает.

Председатель, внимательно, словно впервые видел, разглядывая парпя, вполголоса, как бы рассуждая с самим собой, произнес тихо:

— А все ж ты, Степан, недавно себя хорошо выказал, хоть дело было отчаянное. — Обращаясь к толпе, объяснил: — Решили мы в старых выработках крепление и дверные оклады поснимать и в дело пустить. А кровля там, сами знаете, трещиноватая. Взойдешь, похрустывает.

Охотников не нашлось. А он вызвался. И не только чего следовало взял, но и лишнее прихватил. А как обрушилась кровля, его воздухом так шибануло — сажень десять по штреку проскочил. И собой еще две стойки сбил. Но крепежа набрал много.

— Правильно. Давай его в спасатели! Холостой к тому же. Ему себя жалеть нечего.

— А в милиционеры нельзя. Неловко ему будет хватать за картеж, коли сам догола проигрывался.

— Парень верный. Когда в забой плывун пополз, он собой затычку сделал, нахлебался песку с водой, до кишок застыл. А пока ребята не прибегли, не дрогнул. А то бы всем хана.

— А кто в лавке погром устроил?

— Факт дореволюционный! Он за что лавку разбил?

Торговец в муку китайцу крысу бросил, говорит: "Тебе все едино съешь". А Степан обиделся и давай крупшть.

— Так его ж за это стражники взяли.

— А бастовать нам пришлось, чтобы выпустили.

— Врешь, не за то, а за китайцев бастовали. За то, что им расценок снизили. Отшибло память-то!

Председатель, словно не слыша этих возгласов, сказал, положив руку на плечо парня:

— В тебе, Степан, конской силы много. Ты скажи людям, почему, когда стойки у ворота разошлись, ты канат на себя накинул и бадью удержал, хоть самого в шахту чуть не свалило; а когда вытянул бадью на-гора и увидел в ней Селезнева — раз его по роже. Разве так человсгл спасают?

Парень потупился, вздохнул и ничего не ответил. Из толпы закричали:

— Запрещено в бадье на ручном вороте людей качать, а Селезнев полез. Что ж, его по головке гладить?

— А если он опять кого спасет, а потом — в зубы?

Нет, не годящийся.

— Доверьтесь, ребята, — потупив красивые глаза, искренне попросил парень. — Уж очень охота в спасатели зачислиться. Подайте голос, я заслужу.

— Ну что ж, — заявил председатель митинга, — кто желает Степану довериться?

И сам первый поднял руку.

Подсчитав голоса, председатель накинул на плечи парня поверх кацавейки брезентовую куртку, подал ему медную лампу, накрыл шапку каской, надел на лицо маску респиратора.

Осторожно, нашаривая ногами ступени, парень спускался с трибуны, держа в вытянутой руке лампу так, словно освещал ею путь себе, хотя фитиль в лампе не был зажжен.

— Следующий! — крикнул председатель.

Вавила посоветовал Сапожкову:

— Вы бы в клуб пошли, отдохнули, тут делов еще много. Обстоятельно обсуждают — ие наспех. Парамонов — это он и председательствует — каждого проветривает. На голоса считает — арифметика!

Огромный дощатый барак с красным флагом на крыше назывался Партийным клубом. Одна половина его была целиком отведена под ясли. В другой библиотека-читальня, комната ревкома, комната штаба Красной гвардии, культотдел, страховая касса, различные комиссии совдепа и редакция рукописной газеты "Красный горняк".

В ревкомовской комнате на степах висели какие-то чертежи и между ними картина, на которой были изображены Ленин и Маркс в шахтерской одежде.

Дежурной по ревкому оказалась жена Парамонова, пожилая рябая женщина в короткой цветастой юбке поверх брезентовых шахтерских штанов, заправленных в яловые сапоги. Несмотря на то что Вавила и Поднебеско отрекомендовали приезжих, Парамонова потребовала документы и, подойдя к окну, внимательно рассмотрела мандаты; только после этого она приветливо улыбнулась Сапожкову:

— Товарищ комиссар по здоровью, в самую тютельку прибыли. У нас женщины очень бунтуют о больнице и за другое всякое, а доктор наш совсем разболелся и ничего не может. Вот вы его тоже полечите.

Обратившись к Асмолову, протягивая ладонь дощечкой, сказала почтительно: