Запруда

Царев переоделся и вернулся на веранду. Он просидел там целый час, перебирая в уме воспоминания о запруде и той женщине с двумя косами. Ложкарев тем временем болтал без умолку. Царев не прислушивался. Если он не верит, то почему так боится? «Женщину или ребенка…» Валю или Толю? Как можно выбирать между ними? Царев боролся с этими мыслями, но никакого успеха не добился. Они заполняли его голову, прокручиваясь снова и снова, точно пластинка, на которой заело иглу.

Царев вспоминал запруду и в машине, когда возвращался в город.

* * *

Ничего не менялось. Субботним днем было пусто и тоскливо. Царев вернулся в ту же атмосферу, какую покинул вчера вечером. Как же все нелепо! По пути сюда он думал, прикидывал, анализировал. Никак не получалось списать все на галлюцинации. Главным образом потому, что для них не было реальных причин. Но это, конечно, в том случае, если Царев не сошел с ума. Если исключить такое обстоятельство (а он был уверен, что его надо исключить), то останется нечто, что можно объяснить с точки зрения законов физики и все такого прочего. Только кто за это возьмется, не имея реальных зацепок? У Царева есть только набор образов и ощущений, воспоминания об ужасе и те слова – условие. Сделай тот-то и тот-то, иначе беды не оберешься. Детская игра, выдумка киношников и всяких психованных писак навроде… Лошкарева. Но чем богаты, как говорится. Выжимая на трассе под сто, Царев понимал, что поверил с самого начала. Вера эта поднималась снизу, из глубинного естества, из животной сути, из инстинкта, пока не добралась до сознания. Царев встретил эту веру с чувством страха и недовольства.

Жены и сына дома не было, и Царев не стал им звонить. Он убежал от этой давящей удушливой тишины, но вернулся в нее, испытывая то же, что и раньше. Только дно слово подходило для определения всего комплекса его ощущений.

Безнадежность.

Царев обошел пустые комнаты, отмечая следы пребывания жены и сына. Толя забыл носок на полу возле окна. Валя оставила свое нижнее белье на кровати. Она знала, что Царев этого не любит, но позволила себе раскидать трусики, майки и лифчики, пока его нет дома. Возможно, так это сделано с целью отомстить ему за что-то.

Он чувствовал себя преданным. Никому нет дела до того, что он одинок и несчастен. Царев сел в кресло в большой комнате и уставился в окно. Через пять дней, даже четыре, не считая сегодняшнего, чудовище убьет его. Может быть, подумал он, это неплохой выход из семейной ловушки. Царев думал о сыне. Ребенок – единственное, что скрепляет их с Валей брак… Поэтому Царев и не решался на развод – думал о Толе.

А может, он неправ – и просто все выдумал, перекладывая вину на других. У него проблемы. Кризис. Является ли его состояние оправданием для такого поведения? Но дело даже не в этом… Главный вопрос звучит по-другому. Готов ли Царев пожертвовать кем-то из них, чтобы спасти свою жизнь?

Нет, не готов. Все просто. Правда всегда проста и незатейлива – так думал Царев. Ему ничего не остается, как ждать…

Можно провести время за чем-то полезным. Например, привести дела в порядок. Сходить к юристу, посоветоваться насчет завещания. Все обустроить в лучшем виде. Царев думал, что так, наверное, поступают люди, знающие о смертельном диагнозе. Альтернатива у них небольшая – быть полезным для близких в последние дни и недели, или же углубиться в депрессию и дрожать от ужаса в ожидании конца. Честно говоря, Царев понятия не имел, хватит ли у него сил перенести все это и остаться спокойным. Что именно произойдет, когда срок подойдет к концу? Остановится сердце? Случится инсульт? Собьет машина? Третий вариант более реален – для неполных тридцати инсульты и инфаркты явление экзотичное.

Царев свыкался с этой мыслью.

Ему предстоит умереть.

Об этом никто не знает: ни человек, которого он считает лучшим другом, ни семья. Толя в любом случае не должен в этом участвовать. Царев не мог так поступить с ним. Если все правда и смерть неминуема, пускай она придет незаметно. Сын не узнает об этой… (русалке?) твари, что живет в запруде.

Царев представил, как группа детей, Толиных сверстников, перекрывают ручей, месят цемента, трудятся над кладкой. Работа идет в молчании. Им помогают взрослые. И при этом каждый знает, что произойдет дальше. Но это еще вопрос, знали они или нет… Нет никакой возможности выяснить правду. Царев подумал, что, вероятно, тех людей уже нет в живых. Русалка добралась до них. Это существо… Царев посмотрел на свои руки, тщательно исследовал кожу в том месте, к которому прикасались ледяные мокрые пальцы. Никаких следов. У Царева не было материальных доказательств, что событие вообще происходило.

«Зря я уехал оттуда. Можно было бы расспросить Лошкарева. Попытаться вытянуть из него хоть какие-нибудь сведения».