Я не жалею. Я бы залила перцовой смеси Касьянову даже за пазуху, если
бы могла! Он не знает где я живу. Он не знает моего номера. Пусть
подавится своими угрозами, он меня не найдет.
Плевать.
Гладя пальцем экран, я глупо жду одного единственного звонка. Но его нет.
Сама звонить я… просто не решаюсь.
Он сказал, что с девяти до пяти беспокоить можно только в крайних
случаях.
Я не знаю, относится ли мой случай к категории “крайних”.
Я вообще не знаю своих прав в отношениях, которые, как и предполагала, вряд ли потяну.
Его жизнь как отлаженный часовой механизм, и центральное место в ней
занимает работа. А еще в ней есть какая-то женщина с ребенком, которая
хозяйничает в его холодильнике, как в своем. Она не… не его любовница.
Иначе, как объяснить то, что на меня ей было плевать?
Тайные встречи с мужчиной… жизнь которого никак не пересекается с
моей.
Но когда я бросалась с разбега в этот омут, не думала ни о чем!
Ни о чем, кроме его губ, его глаз, его голоса. Кроме того, каково это — быть
его женщиной. И забирать себе все его внимание, хотя бы на пару часов в
сутки. Ловить на себе его яркие живые глаза и знать, что мы думаем об
одном и том же. И подыхать, черт возьми, в его руках от удовольствия и
удовлетворенности каждой минутой жизни. Да! Это именно так, потому что
ни один из моих “бывших” парней с ним даже рядом не стоял. В сравнении
с ним у них просто мозги куриные!
Я не так уж много знаю о жизни. Может быть. Но без этих ощущений она…
будто пустая. И я не променяю их ни на что. Поэтому… я не стану звонить
и… чего-то требовать. Объяснений? Я не знаю, как требовать у него чего
бы то ни было.
Ну и что?
Может Александр Андреевич и не заметил, но он уже дал мне все, что я
хотела. Сам.
Все, кроме уверенности в завтрашнем дне…
Вздохнув, выхожу из такси и плетусь к подъезду, замечая у самого бордюра
машину брата. Она втиснута между двумя другими так, что даже муравей
не пролезет.
Хочется закатить глаза, ведь это так на него похоже — везде ломиться
вперед.
Войдя в квартиру, раздеваюсь, встречаясь в зеркале с собственным
отражением. На кухне гремит посуда. Под ее шум быстро достаю из комода
расческу и кое-как привожу в порядок волосы.
— Эм-м-м… — кричу, с ужасом глядя на свой топ, под которым нет белья.
— Ты не говорил, что зайдешь!
— А че, ты мой телепатический сигнал не получила? — слышу глухой голос
из кухни.
— Эм-м-м… нет… — морщусь, пытаясь собрать волосы в хвост.
— С телефоном что? — слышу прямо за своей спиной и молниеносно
складываю на груди руки, роняя расческу.
Развернувшись, вижу стоящего в дверях Глеба.
Проводив расческу взглядом, переводит на меня глаза. На нем старые
потертые джинсы и водолазка, а плечи украшают кожаные ремни кобуры.
— Сдох… — вру, собираясь прошмыгнуть мимо него в комнату и
переодеться.
С каменным лицом изучает мое.
Вспыхиваю, отводя глаза к потолку.
— Где была?
— Гуляла.
— Ясно, — уходит на кухню, почесывая свой немного заросший затылок.
Вздохнув, плетусь за ним.
Он выглядит уставшим. Наверное, не спал всю ночь. Забираю из его рук
тарелку, бормоча:
— Давай я.
— Угу… — опустившись на стул, занимает собой половину комнаты.
Посмотрев на его сгорбленные плечи, закусываю изнутри щеку и ставлю
перед ним тарелку с супом, корчась в муках внутри себя.
— Глеб… — зову тихо, стоя над его душой.
— М? — берет ложку, принимаясь за еду.
Собравшись с духом, выпаливаю:
— Не приходи ко мне больше без… без… предупреждения.
Замерев, он поднимает на меня глаза.
— Что так? — спрашивает ровно.
В груди грохочет сердце, будто я отрезаю от него целый кусок!
Но ведь моя жизнь не стоит на месте.
От этого не становится легче. Мой брат — самый близкий мне человек.
Даже когда ведет себя, как дурак, он не перестает быть моим братом.
Желание вывалить на него свои проблемы с сыночком богатеньких
родителей огромное, но я этого не сделаю. Сломанный нос Касьянова
ничем мне не поможет, а сделает только хуже.
— Я же могу… знаешь… быть не одна… — стараюсь не провалиться
сквозь землю.
— А, — смотрит на тарелку, шевеля мозгами.
Откусив еще хлеба и клацнув челюстью, спрашивает:
— А с кем?
— С… парнем, — морщусь, ожидая его реакции.
— А, — бормочет. — И как его зовут?
Его зовут Александр Андреевич Романов. Каждая буква в его имени
идеально сочетается с предыдущей. Я не видела его несколько часов и уже
скучаю, как киношная собственница.
— Евлампий, — вздыхаю, глядя в окно.
— А по отчеству? — все также ровно интересуется мой брат.
— Он сирота.
— Может он у тебя бриться начнет? — мрачно тянет Глеб, бросив
красноречивый взгляд на мое лицо.
Ахнув, накрываю ладонями горящие щеки.
— Приятного аппетита, — выдавливаю, срываясь с места.
Пролетев через коридор, потрошу карман куртки, доставая оттуда телефон
и закрываю дверь комнаты, хватаясь за голову.
У меня что, клеймо на лбу?!
Баррикадируюсь в комнате очень вовремя, потому что именно в этот
момент мой телефон начинает звонить, и не нужно быть профессором, чтобы знать, чье имя я увижу на дисплее. Там имя человека, ради
спокойствия и удобства которого я только что попросила своего брата о
личных границах. Впервые в своей жизни я попросила брата не соваться в