Потекла душа в дорогу… Зазвонили звоны.«Где вы нынче, мои рощи, где мои затоны?»Зазывали перелески стрекотней мотыльей:«Упокойся в нашей тени, свои слезы вылей!»«Как же мне укрыться в тени, где мне оборона,Коль сама я стала тенью, не дающей схрона?»Зазывают луговины, росяноголосы:«Ты с косою приходи к нам, да коси покосы!»И является Всевышний, наигравшись в прятки:«Возлюби меня на небе, где услады сладки!»«Ах, любовь моя, Всевышний, мне полыни горче,Коль тебя я полюбила – умиравшим в корче!»«Я лишил тебя и света, и холма, и лога,Чтоб тебе деваться было некуда от Бога!»«После поля, после маков слепну я в могиле.Где же ты мечи запрятал, что меня пронзили?»«Никуда я их не прятал, их ношу поныне.Упокойся, бедолага, в облаке-перине!»«Как же буду я ложиться в мягкую перину,Если я леса отрину и луга отрину?»«Ты поплачь в мои одежды, что белее лилий.Кликну ангелов небесных, чтоб развеселили».«Как же мне развеселиться, да лежать на ложе,Если смерти твоей жажду, Господи мой Боже!»И взирая друг на друга, стали равноросты —А под ними вьюжились вечности захлесты.«Как мало понятий у нищего тела…»
Как мало понятий у нищего тела,Чтоб все это выразить, что наболело…И не отболит ни на миг ни единый.Гляжу я, гляжу я, как будто в пучины;И, стукнут ли в тишь, я прислушаюсь чутко,Хоть видеть и слышать – не дело рассудка.И губы бледны – не затем, что в могиле,А лишь оттого, что безмерно любили.На них мимолетом присела улыбка,Но это не радость, а просто ошибка.А вспомню тебя – и смеркается сразу,Но только затем, что так хочется глазу!И руки ломаю совсем не в надломе,Но просто бессилен – иначе и кроме.От переводчика
Я долго не хотел переводить Лесьмяна. Сужу даже не по своим ощущениям, а по простым фактам.
Еще в конце 80-х годов Галина Михайловна Гелескул, сестра Анатолия Михайловича, втолковывала мне, почему Лесьмян главный польский поэт: тогда еще надо было втолковывать. И я начал читать его по-польски – и прекратил. В 1991 это же мне объясняла моя замечательная познанская знакомая, полонист Ася Обрембская. Тут уже я полюбил Лесьмяна безоглядно – и вновь предоставил этой любви пребывать там, где, по выражению одного литературного героя, ей пребыть надлежит, то есть в душе. И только в 1997 году я получил последний толчок: я поехал стажироваться в Варшаву, и мне дали за лекции в тамошнем университете такой царский гонорар, что нельзя было не купить за безумные для меня тогда деньги своего «собственного» Лесьмяна, а купив, не сесть за переводы, которые полились сперва Ниагарой, потом рекой, потом уже не так щедро, но до конца этот поток уже никогда не иссякал.
Мне кажется, и вопрос, почему я так старательно пытался уклониться, и вопрос, почему же Лесьмян меня в конце концов настиг, имеют один и тот же ответ. Лесьмян вообще никого не отпускает, поэтому боязно, поэтому не отвертишься.