Запоздалое признание

Ходит по лесу губница, тонкая, как пилы,
Да молодчиков чарует чарами могилы.

Углядела паренечка где-то средь долины:
«Тебя алчу, сон единый – диный-мой-единый!

Припасла я поцелуев для моей голубы,
Будут блески, недоблески – и стальные зубы!

Зачаруйся, как посмотришь на мою улыбку,
Обоснись моими снами – снами невпросыпку!

Ляг в ромашки головою, головою в маки,
Ляг со мной на знойном зное – и в лесном полмраке!»

«Загорятся мои ласки огненным раскалом,
Поцелую поцелуем свеку небывалым!

Отпихну я всех молодок, что в моей во власти, —
От любви они слезятся, словно от напасти.

Мне примериться бы плотью к этой новой плоти,
Запурпуриться губою для кровавой хоти!

Чтобы нам с тобой друг дружку не любить по-разну,
Я на зубьях, я на зубьях трепетом увязну!»

Скрежетнула упоенно, разострила зубки:
«Это – счастье, это счастье – слаще лесорубки!»

А над ними золотисто вербы зашептали —
Да зазнал прикосновенья распаленной стали.

Что уже отцеловала – пилит вполовину:
«Много душ для замогилья из тебя я выну!»

Разлобзала, раскромсала, хохотнула с прыском:
«Вам счастливого посмертья, крохоткам-огрызкам!»

А потом в чужие страны зашвырялась плотью:
«Нынче Боженька рачитель смертному ошметью!»

Те собраться бы хотели в преждебывшем теле,
Да узнать один другого больше не умели.

Поначалу из пылищи заморгало веко —
Было то морганье века, но не человека!

Голова, что ищет шею, катит вдоль запруды,
Словно тыква на базаре выпала из груды.

Горлом, что ему досталось, яр отъемно дышит,
Ухом, вздернутым на ветку, верба что-то слышит!

Пара глаз, лишенных блеска, тухнут поедину:
Тот вкатился в муравейню, этот – в паутину.

Та нога пошла присядкой у лесных закраин,
А вторая в чистом поле ходит, как хозяин.

А рука, что над дорогой в пустоту воздета,
На прощание кому-то машет без ответа!

Зеленый жбан