Запоздалая оттепель, Кэрны

— К тебе? — спросила Прасковья изумленно. Она за всю свою жизнь даже не слышала о таком. — Зачем ему к тебе на коленки лезть? Сначала б согласья добился, идол!

— Да нет! Передо мной на колено. Так в старину положено было руки просить. Ну, в его молодые годы. Но время ушло. И на колене не удержался. Плюхнулся носом в пол. И навонял. Я ему в ответ: «Если вы в женихах только на это способны, что ждать от вас, когда мужем станете?» — И выгнала его. Потом еще пришел. Уже военный. Мне двадцать лет. Ему — тридцать два. Увидел меня. И как кинулся! Ровно зверь. Глаза горят, что у кота. Весь пылает. Едва увидел, а уж в любви клянется. До самого гроба, и не иначе. Меня смех разобрал. А он к ногам моим. Давай целовать их. Я отпихиваю. А он, зараза, головой уже под юбку влез…

— Во фулюган! Ну точно мой Ванька. Такой же бедовый. Завалил меня на сеновале. Я и опомниться не успела, как бабой стала, — вспомнила Прасковья, улыбаясь вслед давно минувшей молодости.

— Все они озорники!

— Так он тебя обабил?

— Нет! Хотя уже все почти готово было. Чудом вырвалась от него и выгнала взашей мерзавца! — гордо вскинула голову Глафира и продолжила: — Он после того караулить меня стал на каждом шагу.

— Не-е, от Ваньки ты б не вырвалась, коль приловил бы! Считай, все! Только бабой отпустил бы!

— Да хватит про Ваньку! Завелась! Глафира — не ты! Сумела отбиться! Дай ей рассказать, — осекли Прасковью старухи.

— Случалось, иду с работы, он тут как тут. Из подворотни. Вроде случайно. И зовет погулять. А сам меня глазами обшаривает. Весь дрожит. Я, конечно, в сторону. Отказывала ему. Так несколько раз. Он возле дверей караулил. Я выходить боялась. Надоел он мне. А потом смешно стало. Открою окно, гляну, он внизу, как сторож… Я рассмеюсь, закрою окно. А он свое ждал. И однажды случайно забыла закрыть окно. Лето стояло жаркое. Я легла спать. И не услышала, как он взобрался. По водосточной трубе залез. А я спала крепко. Очнулась, когда он уже подмял. Я ничего не могла понять в темноте. Кто на меня свалился? А он, гад, целует так, что не крикнуть, не продохнуть, не пошевелиться. Делает свое дело. И все тут… А когда уже и смысла не стало вырываться, он мне шепчет на ухо: «Девочка моя! Какая ты хорошая! Я знал, что моей станешь. Что никто до меня тебя не тронул».

— Он женился на тебе?

— Где там? Он военный был. Нынче здесь, завтра там. Три месяца каждый день у меня отмечался. А потом уехал со своей частью. Обещал писать, навещать, да адрес забыл…

— Зато любил! Вон сколько добивался!

— Только добивался. А когда получил, про любовь забыл. Все они такие. И не только я, Зойка тоже так считала. Не стоит верить мужикам.

— Теперь об чем говорка? Нынче терять нечего! Никому не нужны. Ушла наша бабья пора! Былое только в памяти, — улыбнулась Прасковья.

— Ох, не накличьте беду. Вона мою соседку Лидию поймали в подъезде двое мужиков. Силовали в очередь.

— А чего ж не кричала, соседей не звала?

— Зачем? Сраму не оберешься опосля. А так все тихо! Натешились оба. И отпустили Лидию. Та и поныне помнит их. Хоть под гроб узнала, какими должны быть настоящие мужики. Ведь вот всю жизнь со своим прожила, а бабьей радости не знала. Так бы и в могилу сошла дурой. Ведь не изменяла. А в тот день поняла, что зря…

— Сколько лет твоей Лидии?

— Сорок пять.

— Так ей еще не поздно наверстать.

— Где там? Не всяк день в подъездах караулят. Не каждой повезет…

— Нет, я бы им все рожи расквасила! — возмутилась Глафира.

— Конечно! Если б такой, как мужик Лидии, тогда и вырвать все не жаль. А настоящих мужиков и нынче немного…

— А ты, Глафира, своего военного больше не встречала никогда?

— Нет! Исчез совсем.

— Нешто больше никого у тебя не было?

— Были романы. Но без любви и сердца. В душу никого не впустила. Обидно было, что с самым первым так оборвалось.

— Оно любую испроси. Почти что каждая тебе ответит, что отдалась любимому, а жила с постылым. Потому доля наша, бабья, завсегда тяжкая.

— Да будет вам жалиться! Вовсе мужиков изговняли. А зачем жили с ними? Мужики плохи? Но отчего их нет, а мы живем?

— Оттого, что бабы выносливые да терпеливые. Мы все можем перенести. Оттого, что живучи…

— Не бреши, Фекла! Живучая ты была на мужиковой шее! Как его не стало, враз в богадельню сковырнули внуки. Так-то не только ты… Покуда живем — пилим, зудим, клянем мужиков. Навроде хуже их в целом свете нет. А уж попреками да бранью с утра до ночи поливали благоверных…