Заповедь Варяга

— Оказывается, у нас с ним много общего! — усмехнулся вор.

Владислав еще никак не мог привыкнуть к тому, что под рясой священника прятался вор едва ли не с дореволюционным стажем. Да и сам отец Платон так до сих пор и не определился, кому он служит больше: Христу или Егору Сергеевичу. Владислав вспомнил о том, что Нестеренко однажды ему рассказывал о священнике Платоне. Но говорить об этом не решился, подумав, что своим повествованием может смутить старца. С Нестеренко его свели далекие соловецкие лагеря, где будущий отец Платон провел долгих три года в келье монастыря. Даже полувековой срок не превратил их дружбу в труху, а, наоборот, под тяжестью лет осколки пережитого превратились в монолит, который по крепости ничем не уступал граниту.

— Есть у тебя еще что-нибудь ко мне, сын мой?

— Нет… Не прошла исповедь бесследно, полегчало мне, — серьезно отвечал Варяг.

Варяг посмотрел в сторону дверей. Офицеры заметно заскучали и от безделья глазели по сторонам, рассматривая иконы. Кому, как не им, было известно, что написаны иконы заключенными, и сейчас, искренне удивляясь сотворенному, они сознавали, что и за глухими стенами тюрем может отыскаться настоящий талант.

— Егор Сергеевич сказал, что сделает все возможное, чтобы вытащить тебя отсюда, — тем временем говорил поп. — Хотя сделать это будет очень непросто.

— Ничего, я готов потерпеть, — со смирением откликнулся Варяг.

— А теперь тебе нужно идти, сын мой, а то твоя слишком долгая исповедь может вызвать подозрения. — Варяг поднялся с колен и повернулся к конвоирам:

— Теперь я ваш, господа хорошие. Ну, вот мои руки, цепляйте наручники.

— Ты весельчак, Варяг, — бодро отозвался барин. — Думаю, что неволя тебе настроение не испортит. К кому ты рвешься в колонию? К ворам!

Хочешь получить в бараке угол, личного пидора, жирную пайку? Только с этим тебе придется подождать! Вот что, поживешь пока с бомжами, для тебя это будет подходящая компания. Возьмите-ка его под ручки да суньте в приемник-распределитель, — распорядился он.

Варяг посмотрел на сопровождавших его офицеров, которые только кисло поморщились в ответ, в их глазах читалось: «Это тебе не наше сопровождение. Здесь хозяин Шунков!» Молоденький лейтенант, совсем еще огурец, не искушенный в табелях о рангах воровской среды, негромко попросил замешкавшегося в дверях Владислава:

— Милости прошу, Варяг, наш начальник ждать не любит. — И уже когда они покинули часовенку, добавил сдержанно:

— Тут недели три назад по этапу три вора прибыли. Один из них что-то неласковое Шункову сказал, тогда подполковник велел связать его «ласточкой». Так и пролежал он в локалке несколько часов кряду на глазах у всех зэков.

На всякое оскорбление законный обязан отвечать хлестким ответным ударом, и совершенно неважно, кто стоит перед ним — опер, искушенный во всех воровских тонкостях, или такой же законный, как и он сам. Если ответа не последовало, то такое поведение расценивалось как трусость, и вчерашнего авторитета могли понизить до уровня мужика. И всю оставшуюся жизнь он обязан будет сносить снисходительные улыбки. Можно только догадываться, какая незавидная участь ждет посрамленного вора. Это подъем на вершину всегда труден, а падение происходит стремительно. Можно с уверенностью предположить, что бывшего законного затюкает подрастающая молодежь, всегда стремящаяся укрепиться за счет слабейшего. Объединившись в стаю, они пощипывают оступившегося, как это проделывают гуси с чужаком, случайно заглянувшим на хозяйский двор.

— Вор вору рознь, — достойно отвечал Варяг. Можно было не сомневаться в том, что смотрящий изыскал бы способ, чтобы сполна расквитаться с нанесенной ему обидой.

***

Вот еще одно испытание на прочность! Законный вор попадает в приемник-распределитель только по недоразумению и выглядит всегда в этом «аквариуме» беззубой щукой среди нагло снующих пескарей. Едва Варяг вошел, как на него отовсюду стали пялиться косматые и неумытые физиономии. В своем шикарном костюме, сшитом одним из лучших портных Нью-Йорка и не потерявшем вида даже через месяц скитаний, здесь он выглядел вызывающе. Одни только запонки на его белой рубашке стоили таких денег, каких ни один из здешних обитателей не видел за целую жизнь! Не прошло и часа, как предостережения отца Платона стали сбываться.

— Курить есть? — грубовато спросил один из бомжей с густой копной темно-коричневых волос, длинных и спутанных, будто шерсть мамонта.

Варяг не отозвался, он продолжал сосредоточенно разглядывать прямо перед собой серую цементную стену. Глаза у бродяги сверкнули:

— Ты чего, глухой, что ли?

— Отвали! — жестко отрезал законный.

— Не понял! — приподнялся «мамонт». — Он что, грубиян?!