Заплыв домой

Он нервно взглянул на Юргена, который, кажется, полностью потерялся в хитросплетениях своей веревки. Собаки теперь жадно лакали дорогую бутилированную воду из щербатых глиняных мисок. Клод ушел внутрь кафе, где накануне повесил плакат с Чарли Чаплином, стоящим с выбеленным лицом в круге света и держащим тросточку между ног. Внизу было написано: Les Temps modernes. Под плакатом стоял резиновый надувной инопланетянин с гирляндой из пластикового плюща, обернутой вокруг шеи. Клод скрылся в кухне и принялся жарить в утином жире вчерашний картофель, то и дело поглядывая в окошко: чем там занимается Китти-Котя с английским поэтом?

Китти наклонилась и прикоснулась к плечу Джо. Это был странный жест. Как будто она проверяла, здесь ли он.

— Я собрала все твои книги.

В ее голосе слышалась смутная угроза. Как будто он ей что-то должен лишь потому, что у нее есть его книги. Ее непричесанные медно-рыжие локоны, рассыпавшиеся по плечам, напоминали чудесный сон, который он выдумал, чтобы себя подбодрить. Как у нее получается вмещать в себя столько чарующей красоты? От нее пахнет розами. Она мягкая, тонкая, гибкая. Интересная, милая и прелестная. Она любит растения. У нее зеленые пальцы. Или, если точнее, зеленые ногти. Она восхищается им, жаждет его внимания и интригует его. Можно было и не читать ее стихотворение, потому что он уже понял, о чем оно и зачем.

Клод, непривычно смиренный и беспристрастный, принес им зеленый салат и жареный картофель. Джо взял ломтик картошки и окунул его в горчицу.

— Я все думал о твоем названии. «Заплыв домой».

Его голос звучал беспечно. Намного беспечнее, чем он себя ощущал. Он не стал говорить, что именно думал о ее названии. Прямоугольный каменный бассейн на территории виллы напоминал ему гроб. Плавучий открытый гроб с подводной подсветкой, которую Юрген ругал нехорошими словами, пока возился с заменой лампочек. С их приезда ему пришлось менять лампочки уже дважды. Бассейн был просто ямой в земле. Могилой, залитой водой.

Два желтых шелковых параплана парили среди гор. Деревня как будто вымерла. На узких булыжных улочках не было ни души. Парапланы спускались к реке, хотя обычно они приземлялись на базе в пяти километрах отсюда.

Китти набила рот салатными листьями. К ней подошла тощая кошка, потерлась о ноги. Китти бросила ей несколько ломтиков картошки. Потом легла грудью на стол:

— В этом году со мной что-то случилось. Я стала многое забывать.

Она нахмурилась, и он заметил, что обгоревшая кожа у нее на лбу уже пошла волдырями.

— Что забывать?

— Я не пы-пы-пы-пы…

Она была не поэтом. Она была чистой поэзией. Ему показалось, что она сейчас переломится пополам. Он подумал, что она вы-вы — вы-вы-влюбилась в него именно из-за его поэзии. Это невыносимо. Он просто не выдержит. Она все еще пыталась вспомнить, как сказать «помню».

Если он даже не может поговорить с ней о ее стихотворении, тогда какой от него толк? С тем же успехом он мог уехать в деревню и открыть лотерейный киоск на сельской ярмарке. Мог бы забросить поэзию и писать повестушки о годах заката империи с непременным участием пыльного черного «Хамбера Снайпа» и его верного давно состарившегося шофера.

Она была проницательным читателем, она пребывала в непреходящей тревоге, ее донимали мысли о самоубийстве, но, опять же, каким видится его читатель ему самому? Должен ли он непременно питаться зеленью и овощами, иметь постоянный ежемесячный оклад, отчислять часть зарплаты в пенсионный фонд, пользоваться абонементом в спортзал и скидочной карточкой в любимом супермаркете?

Ее взгляд, бурлящий адреналином, был как прожженное пятно, «и т. д.» в ее стихотворении — как ослепительный свет, оглушительный шум. И если это само по себе устрашало, то ее скрупулезное внимание к деталям вроде бы непримечательной повседневности ошеломляло еще сильнее: к пыльце и деревьям, упорно стремящимся ввысь, к инстинктам животных, к трудностям, связанным с необходимостью притворяться беспощадно нормальной, к его скованной походке (он скрывал от семьи свой ревматизм, что состарил его раньше времени), к нюансам настроений и чувств в них во всех. Вчера он видел, как она выпускала на волю пчел, пойманных в стеклянном плафоне садового фонаря, словно это она была пленницей, а не они. Ее восприимчивость превышала все пределы. Исследовательница, искательница приключений, страшный сон. Каждое мгновение рядом с ней было как экстренная ситуация. Ее слова всегда — слишком прямые, слишком честные, слишком правдивые.

Ничего не остается, кроме как солгать.

— Извини, Китти, но я еще не прочитал твое стихотворение. Мне уже неудобно перед издателем, пора сдавать книгу, а все сроки горят. И еще у меня чтения в Кракове через три недели. И еще я обещал Нине сводить ее на рыбалку после обеда.

— Хорошо. — Она прикусила губу и отвернулась. — Хорошо, — повторила она, но ее голос дрогнул.

Юрген куда-то исчез. Китти сосредоточенно грызла ногти.

— А ты не хочешь его показать Юргену, это стихотворение? — спросил Джо и тут же пожалел о сказанном.