— Потому что я так мало о тебе знаю, Изабель.
Он обшарил бы лапой все дупла во всех деревьях, чтобы набрать золотистых медовых сот и положить их к ее ногам, если бы верил, что это еще ненадолго удержит ее рядом с ним и их общим детенышем. От нее исходила волна одиночества и неприязни, и он понимал почему. Он явно был ей противен. Даже общество Митчелла ей было приятнее, чем общество мужа.
Он услышал, как она говорит:
— Сейчас самое главное сделать так, чтобы Нине было хорошо.
— С Ниной все хорошо, — огрызнулся он. — Я забочусь о ней с тех пор, как ей исполнилось три года, и с ней все прекрасно, разве нет?
Он открыл блокнот и взял в руку черную перьевую ручку, которая утром исчезла, а теперь снова нашлась. Он сделал это нарочно, зная, что Изабель остается поверженной всякий раз, когда он работает или делает вид, что работает, и всякий раз, когда он говорит об их дочери. Блокнот и ручка — его оружие, которое заставляет жену замолчать и сохраняет семью, пусть не самую крепкую и счастливую, но все же семью. Дочь была его главной победой в их браке. Единственным, что он сделал правильно.
Пока его ручка выводила слова, угрожая порвать бумагу, он наблюдал за белой бабочкой, порхавшей над бассейном. Она была как дыхание. Как чудо. Дивное диво. Они с женой знали такое, о чем лучше не знать. Они оба видели, как обрывается жизнь. Изабель вела репортажи из горячих точек, чтобы люди помнили о катастрофах. Он пытался заставить себя забыть.
Время собирать камни
— У него дырочка посередине.
Китти подняла к свету гладкий круглый камушек размером чуть больше ее ладони и передала Нине, чтобы та рассмотрела его поближе. Они сидели на одном из общественных пляжей Ниццы под Английской набережной. Китти сказала, что на частных пляжах с них сдерут целое состояние за прокатные шезлонги и зонтик от солнца. Тамошние отдыхающие напоминают пациентов на больничных койках и вгоняют в уныние. Под жарким солнцем ее бледное восковое лицо пошло красными пятнами.
Нина послушно посмотрела сквозь дырочку. Она увидела улыбающуюся молодую женщину с блестящим малиновым стразиком в переднем зубе. Нина перевернула камень другой стороной: теперь женщина вынимала из пакета еду. Рядом с ней в низком брезентовом кресле сидела еще одна женщина. Эта вторая держала в правой руке поводок, прикрепленный к ошейнику огромного белого пса. Пес был похож на зимнего волка. Сибирский хаски с голубыми глазами. Нина смотрела сквозь дырочку в камне. Ей было не очень понятно, что там у них происходит, но кажется, хаски пытался развязать зубами шнурки на кедах женщины со стразом в зубе. Все это Нина видела фрагментами сквозь дырочку в обкатанном морем камне. Посмотрев еще раз, она разглядела, что у женщины в черной футболке — только одна рука. Нина снова перевернула камень и прищурилась. Рядом с брезентовым креслом стояла электрическая инвалидная коляска, украшенная ракушками. Теперь женщины целовались взасос. Как будто у них любовь. Нина смотрела, как они прижимаются друг к другу, и слушала собственное дыхание: оно становилось все громче. Все каникулы она размышляла, что будет делать, если окажется наедине с Клодом. Он пригласил ее к себе в кафе на какой-то аперитив. Она не знала, что это такое; в любом случае кое-что произошло, и все изменилось.
Вчера ночью она проснулась и обнаружила, что у нее началась менструация. В первый раз. Она заставила себя встать, надеть купальник — первое, что попалось под руку, — и пойти к Китти, чтобы сообщить новость. Китти еще не спала, просто лежала в кровати, накрывшись старой скатертью и подложив под голову вместо подушки свернутое в рулон платье.
— У меня началось.
Сначала Китти не поняла,
Китти подплыла к ней и указала на серебристых улиток на каменном бортике. Она сказала, что звезды присыпали все своей пылью. Частички крошащихся звезд искрились на раковинах улиток. Потом Нина на мгновение зажмурилась.
зы-зы-зы — зы-зажмурилась