Записки уцелевшего

Когда список был составлен, Алексей предложил всем нам, кто тут присутствовал, расписаться и протянул Ляле листок и американскую авторучку. А тогда такие ручки были в диковину.

Ляля собралась расписываться. Вдруг Саша Голицын незаметно ущипнул меня за руку и подмигнул мне.

— Не надо расписываться, — громко сказал он.

— Не надо расписываться, — сказал и я, учуяв в составлении списка что-то неладное.

— Ну, как хотите, — Алексей пожал плечами и спрятал список в карман…

Этот вроде бы незначительный эпизод я прошу читателя запомнить…

Одиннадцать дней

1

Главу, посвященную ВГЛК, — "У врат царства" я завершил такой сценой. Двое восторженных юношей-студентов идут под руки по Садовому кольцу. Путь немалый. Они идут и мечтают, и надеются на светлое будущее, по очереди декламируют стихи, вспоминают расстрелянного Гумилева. Один из них — Валерий Перцов — говорит другому:

— Давайте будем с вами на ты.

— Давай, — говорит другой. Этим другим юношей был я.

Дошли до Зубовской площади. Пора было прощаться — мне поворачивать налево по Пречистенке, Валерию садиться на трамвай. Но тут мы вспоминаем, что ему нужна одна книга, которая у нас есть. Я предлагаю зайти, хотя уже двенадцатый час. Мы поворачиваем налево, потом направо в наш переулок. Дверь открывает сестра Маша, начинает кокетничать с Валерием. Он явно смущен. Я пошел искать книгу. Выходит из своей комнаты Владимир, он рад гостю, может временно прервать работу и закурить…

И вдруг резкий звонок, еще, еще…

Владимир идет открывать дверь. Нет, не входит, а врывается некто в кожаной куртке, в очках, за ним военный в столь ненавидимой народом голубой фуражке с красным околышем, последним входит заспанный управдом.

Очкастый быстро шагает вперед, наставляет револьвер прямо на меня, хрипло выпаливает:

— Руки вверх!

Я так опешил, что застыл, как статуя, а руки опустил.

— Руки вверх! Руки вверх! — злобно рычит очкастый. Военный готов вытащить свой револьвер.

Я растерянно поднимаю руки. Очкастый подбегает ко мне, левой рукой бесцеремонно ощупывает мой правый бок, правый карман, ощупывает левый бок, левый карман, прячет револьвер, достает бумагу, протягивает мне.

Я читаю — "Ордер на обыск и арест Голицына Сергея Михайловича", внизу подпись: "Зам. председателя ОГПУ Г. Ягода"*.[24]

Первая моя мысль:

— Слава Богу, одного меня.

Бумагу берет Владимир и читает. Из задних комнат выходит мать, тоже читает, выходят другие родные, читают молча, вздыхают, смотрят на меня с сочувствием. Последним входит отец, растерянный, испуганный, читает, кладет бумагу на стол. Все молчат.

Между прочим, потом вспоминали и удивлялись: почему очкастый наставил револьвер именно на меня? Значит, он знал меня в лицо? Откуда знал?

— Где ваш стол для занятий? — спросил он меня.

Я показал.

Очкастый подошел к столу. Все тоже приблизились.

— Отойдите дальше! — резко прохрипел он. — А вы, — он ткнул палец в меня, — встаньте здесь.

У меня екнуло сердце. На столе слева, на самом видном месте, лежала переписанная рукой матери тетрадка — мои очерки "По северным озерам".

И тут случилось чудо, иначе никак не назову. Очкастый сразу занес руку на стопку тетрадей справа. Это были мои записи лекций. А мать с несвойственной ей легкостью подскочила к столу, схватила ту мою самую заветную тетрадку, самую драгоценную, и положила ее на подоконник.

Очкастый впился в записи лекций, военный стоял сзади, тупо уставившись в стену, управдом дремал у двери.

Я начал объяснять очкастому. Вот эта тетрадка — по истории искусств. Рассказывается об эпохе Возрождения. А эта тетрадка — история немецкой литературы, очень интересно о нибелунгах. Очкастый слушал, сопел. Слышал ли он хоть когда-нибудь о нибелунгах? Взял следующую тетрадку, начал перелистывать. Вытащил дневник нашего с Андреем Киселевым путешествия, явно обрадовался, положил отдельно. Открыл ящик стола, там были письма, одно сверху на бланке "Пионерской правды", деловое, внизу подпись — "С комприветом". Я объяснил, что я не только студент ВГЛК, но еще зарабатываю, черчу для журналов…

А со стены словно с упреком глядели сверху на всех нас портреты предков времен Петра, Анны, Елизаветы, Екатерины…

И тут попался очкастому лист бумаги с рядами цифр, с надписями, с линиями в разные стороны.:.

Сестра моя Соня флиртовала с двумя братьями Ярхо. Старший, Борис Исаакович, иначе Бобочка, был литературовед. Кругленький, толстенький, в очках, он читал лекции на ВГЛК; младший, Григорий Исаакович, иначе Гриша, был высокий и худой и служил переводчиком. Они изредка к нам ходили и засиживались до глубокой ночи. Бобочка для своей научной работы по рифмам частушек заказал мне диаграммы, для которых вычислял проценты, считал и производил разные выкладки чуть ли не по нескольким тысячам частушек.