Записки уцелевшего

Когда в конце 60-х годов я работал над книгой о Поленове — "Солнечная палитра", мне в ЦГАЛИ подали объемистую папку — "Фонд И. С. Остроухова". В ней я обнаружил черновики нескольких его заявлений в разные инстанции в связи с лишением избирательных прав как бывшего фабриканта, черновики его писем Луначарскому, другим влиятельным лицам. И я ужаснулся, как издевались над талантливым художником, столько сделавшим для русского искусства! Тогда же его изгнали из Третьяковской галереи, и он вскоре умер: судя по этим документам, — от переживаний…

Нашлись ошельмованные и на Литературных курсах. Вывесили список. Студенты подходили, читали. В списке было человек семь: сын попа, сын жандарма, дочь нэпмана, дочь бывшего генерала. Я обнаружил в этом списке и себя, как сына бывшего князя. Таким образом, я оказался дважды лишенец. Впрочем, это поругание не мешало мне с прежним увлечением продолжать ходить на лекции…

Отец упрекал Владимира, почему он раньше не удосужился оформить свое юридическое положение и все откладывал профсоюзные хлопоты, считая, что "и так сойдет". Вот и Соня не взяла вовремя справку из Санитарной статистики, а теперь ей и брать было неоткуда.

Выходило, что все мы, кроме разве дедушки, которому минуло 82 года, были лишены избирательных прав незаконно, неправильно.

Так рассуждал мой отец, юрист по образованию. Но не так рассуждали власти районные, городские, общесоюзные.

— Надо всем нам подавать заявления, — сказал отец. — Собирайте справки о работе.

— Черт с ними, что лишили, — говорил Владимир. — Я же работаю и буду работать. Меня всюду ценят.

— Нет, надо подавать заявления, — настаивал отец. — Иначе нам грозит…А что именно грозит, он не мог предвидеть.

И по всей стране на первых порах люди, лишенные избирательных прав, особенно не тревожились.

Ну и черт с ними (то есть с властями)! — говорили тогда по всей стране.

Не знаю, смогут ли историки докопаться в архивах и установить подлинные цифры, сколько тогда людей по городам и селениям было превращено в отверженных. Думаю, что вместе с членами их семей несколько миллионов. Многие уезжали из своих родных мест, скрывали в анкетах свое лишенство и благополучно продолжали работать, получать награды. Так, про знаменитого Стаханова говорили, что он бежал от раскулачивания.

Да, многие скрывали. Но князьям Голицыным скрыть свое происхождение было невозможно. Как тяжкую ношу протащили мы наше происхождение через всю свою молодость.

В словаре Ожегова издания 1938 года имеются слова: «лишенец», "лишенка"; дано объяснение: лица мужского и женского пола, лишенные избирательных прав. А в словаре 1955 года этого слова нет. Маститый языковед их исключил как исчезнувшие из состава русского языка.

Вот почему только мои ровесники и люди разве немногим моложе меня знают и помнят, для скольких пожилых и для скольких молодых лишенство принесло слезы, страдания, оскорбления, разбитые надежды, тюрьмы и смерть. Счастливы следующие поколения, не имеющие и понятия о том произволе, о тех издевательствах, которые одни люди творили над другими людьми…

7

С начала того 1929 года я сблизился с Лялей Ильинской. Нет-нет, то не был роман. Поклонников у нее и без меня хватало. Одни появлялись, другие удалялись. Между нами была просто дружба, иначе говоря, чисто платонические отношения. А поводом для нашего сближения послужили мои очерки "По северным озерам". Ляля их прочла и восхитилась.

Я зачастил к ней на Поварскую, приходил среди дня, мы долго беседовали, пребывая в эдаком восторженном состоянии. Нередко она читала стихи своего сочинения или стихи символистов, мы вместе шли на Литературные курсы. Очень хорошо ко мне относилась ее мать Софья Григорьевна, районный санитарный врач, и зачастую вкусно меня кормила. А я для ее сосланного куда-то на Вычегду мужа доставал в библиотеках нужные для его литературных исследований сведения.

Однажды я получил порядочную сумму за карты и позвал Лялю прокатиться на лихаче. Единственный раз в жизни испытал я подобное удовольствие. Ноги наши были укрыты медвежьей полостью, сидели мы на маленьких санках тесно прижавшись друг к другу; санки мчались, подпрыгивая на снежных ухабах. Путь наш начинался от Арбатской площади, где у ресторана «Прага» ожидали седоков лихачи. Мы мчались по Поварской, Садовой-Кудринской, Брестской, мимо Александровского вокзала и дальше, дальше, мимо Петровского парка, у церкви села Всехсвятского повернули обратно и тем же путем вернулись к Арбатской площади. Тот год был последним годом пребывания для извозчиков в Москве.

Ляля и я увлеклись легендой о невидимом граде Китеже, исчезнувшем в озере Светлояр, и прочли все, что писала о том высокопоэтичном и религиозном предании те, кто там побывал, — Короленко, Мережковский, Дурылин, Пришвин…