Гуляли мы в ресторане «Кантри Калина» (кажется, так называется) на Машкинском шоссе, в овраге за кладбищем, где храм мученика Уара, кому за некрещеных молятся. Приехали Игорь Верещагин с супругой, Дима Харатьян с супругой, Серега Галанин с супругой и еще пар семь. Все люди проверенные, мужики в основном «зашитые», что уже само говорит о серьезности коллектива. Кушали богато, на горячее мне кусок жареного мяса принесли размером со спутниковую тарелку. За столом говорили для читателя неинтересно: президента не ругали, российской действительности в морду не харкались, тосты да воспоминания в основном. Горыныч вспомнил, как Королеву зимой, в семьдесят третьем, на катке «заклеил»; Галанин рассказал, как они с Игорем Ивановичем «Бригаду С» по вытрезвителям собирали; Соня Ефремова «мобилу» над столом заносила, а из нее Михаил Олегович кричал, что приехать не может, потому что на Трех вокзалах клоуном работает, но все должны понимать, что он чувствует. Харатьян что-то совсем человеческое сказал, после чего Галанин сначала принялся петь «Всходит солнце над лесом…», потом на Элвиса перешел, потом сам же Харатьян у него гитару отобрал и про «виноградную косточку» исполнил, отчего за столом голимая благодать воцарилась, и Машка Майко предложила пойти воздухом подышать, потому что «в титечках сперло». На улице все распределились «по старинке», на бетонных ступеньках у мусорницы, а гитарой Горыныч овладел. И над ночным оврагом, сквозь холодный туман, скользнув к лесу вдоль лакированных силуэтов дорогостоящих авто, зависли: «Знаю я, есть края…», «Вей, вей, проруха судьба…» и другие очень значимые для всех присутствующих строки. Вскоре грубоватая компания пресекла попытку свести юбилей к авторскому вечеру и вернула гитару Галанину, а тот спел классную (увы, не смог определить какую: по-английски, зараза, исполнял) песню, которую играл на свадьбе Дашки Мороз. И еще много чего спел, а все подпевали, потом моя Варечка «Звезда по имени Солнце» спела, потом торт принесли. Пришлось вернуться в залу. Вот так сердечно и погуляли.
P. S. Была бы моя воля, то я этот текст без названия бы оставил, но, боюсь, что без названия непонятно будет, вот и решил его как-нибудь понадежнее назвать, типа «Я и Борхес».
P. P. S. Кысса ругается. Говорит: нельзя так, с потолка – «Я и Борхес». Припиши что-нибудь, пока макароны с кониной подогреваю. Разве ей откажешь?! Лови, современник:
«Я и Борхес»
Сама постановка вопроса проясняет мое отношение к вопросу. Попробую мотивировать. Ну, во-первых, Борхес уже умер. Во-вторых, он не верил в жизнь после жизни, мало того, утверждал, что будет глубоко опечален, если узнает, что это не так. В-третьих, Борхес не дерзал замахнуться на завершенные формы, а я не приемлю недоговоренностей.
Сводя воедино список этих учтенностей, я смею полагать, что Борхес нервно курит.
Кому надо было, тот уже знает. Кому еще не привилось, тому уже не привьется никогда. То есть массам чужд Борхес и ближе, по причине биологического отсутствия, не станет.
А если так, то учить читателя-дурака уму-разуму придется мне одному. Работы – непаханый край.
В мировой литературе Борхес нес на себе бремя записного эстета. Не могу похвалиться изощренностью вкуса, но уповаю на крестьянскую смекалку.
Мозг рядового юзера мягок и вял. Склонен к упрощениям, что автоматом приводит к утилизации львиной доли достижений в области изящной словесности. Основным потребляемым продуктом является инсталляция. Как правило, это набор случайных прозрений умственно дезориентированных авторов, обильно приперченных похабенью. Что понятно. Похабень – беспроигрышный вариант привлечь внимание искушенного в подобного рода общении соотечественника. А если к этому приложить и мыслишку несложную, «рингтонового» формата, то не ахти какой, а успех обеспечен. Вообще-то, это нехорошо, потому что большинству приличных авторов гарантирует безработицу, а небезнадежному читателю – ментальный плен и отсутствие горизонта.
Единственным доступным способом борьбы с этим умственным недугом я вижу просветительскую деятельность по экспериментальной методе в рамках течения «неовербализм». Возведение искусства речи до уровня сакраментального ритуала. Мифологизация автора. Поощрение форм высокого слога и обсуждения общечеловеческих треб. Табу на вспомогательные ссылки из области проктологии, гинекологии и урологии.
В идеале, провозглашенном отцами-основателями «неовербализма», одним из которых являюсь я, истинная литература – «вещь в себе», а слово обязано в себе нести элемент сакральности.
Вот, например: «Прислал мне товарищ банку маринованных морских коньков».
Ну, поди поспорь!
Элвис, «стратокастер» и «контрольный»