Весь день в этом духе. В минуты самых сладких обещаний вспоминаю безымянного полковника и выполняю его напутствие. Про себя же все чаще думаю: скорей бы уже в тюрьму. Там хоть все понятно будет.
Допрос заканчивается затемно. Прямо из кабинета ведут в «воронок». Один наручник защелкнут на моей руке, другой — на руке конвойного. Еще один идет спереди, держась за кобуру.
«Воронок» совсем пустой, но почему-то опять заталкивают в стакан. Руки застегивают за спиной.
— Начальник, сними браслеты, все равно в клетке сижу.
— Не положено.
— Я что, особо опасный?
— Говорят, хуже! А-га-га-га!...
На следующий день Ралдугин вне себя. Орет, стучит кулаками по столу. Понимаю, что дело идет к развязке. Жду не столько обеда и передышки, сколько вчерашнего парня. Но он больше не появляется. Над шлюмкой казенного обеда терзаюсь в догадках: кто это был? зачем? можно ли было верить? почему исчез?
После трапезы — снова на допрос. Пришел какой-то хмырь в кожаном плаще и кожаной шляпе. Ралдугин знакомит: «Онищенко Олег Андреевич. Это будет ваш следователь».
Теперь допрашивают хором. Онищенко — добрый, пишет. Остальные — злые, орут и грозят. Особо усердствует кривоносый Шистеров. Он ростом самый маленький, потому изо всех сил старается казаться самым злющим. Но человек он не злой. Актер — никудышный. А потому выходит больше смешно. Разговоры о песнях закончились. Теперь только об аппаратуре. В дымном воздухе кабинета эхом летает слово «хищение».
Вечером еду в «воронке», до треска набитом разношерстным людом. Это собранные по районным судам. Кто-то уже осужден, кому-то предстоит ехать завтра. Прямой рейс в тюрьму. Персонального транспорта для меня не нашлось, а потому по чьему-то приказу заскочили за мной и, делая крюк, следуют в ИВС. Еду не в общей «хате», а как всегда в отдельной клетке с застегнутыми за спиной руками. Все жилое пространство — полметра на полметра, потому ноги втискиваются только по диагонали. Машину болтает из стороны в сторону. Бьюсь о стены плечами, иногда лбом и затылком. Ничего не поделаешь — инструкция. Прямо над головой маленькая решетка. В нее периодически по очереди заглядывают конвойные — «хоть посмотреть на Новикова».
В дежурке — обыск догола. Опять грохочущий бачками, дымный, вонючий коридор с осклизлым полом. Иду в сопровождении коридорного старшины с нехорошим предчувствием. Навстречу ведут арестованных.
— Новиков, стой!
Останавливаюсь. Сопровождающий орет на группу:
— Стоять! Лицом к стене! Глаза вниз! Не смотреть по сторонам!..
Группа распластывается по борту.
— Новиков, пошли.
Прохожу мимо. Все косятся исподлобья. Кто-то из них шепчет:
— Здорово, Санек... У тебя хата стремная, имей в виду.
— Молчать! Сейчас покажу «нестремную»!
— Санек, слышь, хата — кумовская... — снова шепчет стоящий у стены.
— Понял, — бросаю на ходу.
Подходим к моему жилищу. Коридорный распахивает дверь — влетаю пулей. В камере пусто.
— А где этот?
Старшина вглядывается в дальний конец коридора, озирается назад и лениво бросает:
— Увезли, наверное...
— Что, больше не вернется?
Он медленно затворяет дверь и произносит в щель:
— А зачем ему? Он свое дело сделал.
Ни грохота двери, ни лязга ключей я уже не слышал. Это был урок. Хороший урок.
Ночь напролет лежу на спине с закинутыми за голову руками. Мысли вертятся бешеной каруселью.
«...Эта тварь придет ко мне домой. Записка написана моим почерком. Ему поверят. Расскажет кучу небылиц. Попросит ответ. Дома ни о чем не подозревают. Вотрется в доверие к друзьям. Эх, тварь, тварь...»
На допрос еду с желанием бросить в лицо Ралдугину свидетельства его топорной работы. Изменить ничего не удастся, но хотя бы в качестве облегчения. Посреди его очередной тирады вставляю:
— Вы говорите и агитируете теми же словами, что и подсаженный ко мне тихарь Пермяков. Грубо вы работаете — он мне уже надоел, дайте другого.
Ралдугина передергивает, на миг отводит взгляд, старается не подать вида. Но чувствую — попал.
— Это ваши личные фантазии. Мы такими глупостями не занимаемся, — врет Ралдугин, краснеет и добавляет: — Может, кто-то из оперативников... Или другое ведомство. Но это не я. Не мы.
Карты розданы, масти вскрыты. После недолгих препирательств предъявляют обвинение. Читаю, подписываю.
— Когда в тюрьму?
— Чего вы так спешите? Нужно еще санкцию прокурора получить. Может, он ее не подпишет, хе-хе... После обеда обещал, подождем. Может быть, вас свозить к нему придется.
Возить не пришлось — санкцию выдали заочно.
Вслух зачитывают состряпанное Ралдугиным и Онищенко обвинение. Расписываюсь в указанных местах.
— Когда в тюрьму?
— Думаю, сегодня вечером. Но мы с вами не прощаемся, хе-хе...
Сразу же после процедуры — конвой. Не медля ни минуты, в наручники и — в ИВС.
— Рановато что-то вы сегодня вернулись, прям до обеда управились, — склабится дежурный по изолятору.
Шмон на этот раз дикий. Раздеться догола, руки за голову, присесть три раза... рот открыть, язык высунуть... язык — к небу... Сесть на лавку.
Сижу голышом, жду, пока одежду прощупают и переломают пополам сигареты.
— Одевайся. В камеру его.