Минуты тянутся. Прислушиваюсь к шагам и обрывкам разговоров за дверью. На душе ни страха, ни тревоги, ни сожаления. Абсолютное спокойствие и уверенность в том, что это — надолго. Потом, в будущем, это помогало. Именно уверенность в том, что выхода нет. Мышеловку долго готовили, и вот она захлопнулась. Просить помощи с воли бесполезно, никакие связи не помогут — участь решена. Надежда только на себя и на силы небесные. От того так спокойно. Тревожно только за детей, за семью и за больную мать. Все остальное — как перед расстрелом после команды: «Цельсь!..»
Наконец в дверь вонзается ключ, и на пороге вырастает человек в форме.
— Пошли, Новиков.
Идем по коридорам, лестницам в другой конец здания. Снова пустой кабинет. На этот раз хорошо обставленный. Сижу, жду. Входит полковник в сопровождении какого- то младшего чина. Приветливый, улыбчивый и симпатичный. Садится напротив.
— Оставьте нас, мы поговорим.
Сопровождение скрывается за дверью. С любопытством и полуулыбкой смотрим друг на друга.
— Ну здравствуйте, Александр Новиков.
— Здравствуйте, не знаю, как вас?..
— Неважно. Считайте, что я не из этого ведомства.
— Из КГБ?
— Хм... Считайте, что это неважно.
— Курить можно?
— Кури. Чаю хочешь? С лимоном? Сейчас принесут.
Затягиваюсь и молча жду начала разговора.
Входит человек в штатском.
— Попроси, пусть чаю принесут. С лимоном.
— Один?
— Два.
Этот разговор помню очень хорошо.
— М-да... Попал ты крепко, честно говоря. Знаешь хоть за что?
— Догадываюсь. Скорее всего, за песни. За аппаратуру так не хватают и сюда не возят — райотдела было бы достаточно.
— Понимаешь правильно. Но судить будут за аппаратуру. Можешь говорить со мной откровенно — я не из этого ведомства и вряд ли мы с тобой когда-нибудь в ближайшие десять лет увидимся. Я посмотрел тут кое-какие бумаги, ознакомился, так сказать... Это не наша компетенция. Заниматься тобой будет ОБХСС.
Принесли чай. Он сделал несколько глотков, молча ожидая моего ответа.
— Не понимаю, что крамольного нашли в песнях? Вся страна слушает, значит, ей это нужно.
— Хочешь честно, как мужчина — мужчине? Не как арестованному, а как случайный сосед по купе?
— Хочу.
— Лично мне твои песни очень нравятся. Очень. И все эти пленки у меня есть, но...
После слова «но» он поднял к потолку указательный палец, а следом и глаза. — Сам понимаешь...
— Понимаю.
— Даю тебе слово, что когда ты выйдешь, я тебе их верну. Даже если во всей стране уничтожат — у тебя будут.
— И снова с ними в тюрьму, хе-хе?.. — пытаюсь шутить я.
— К тому времени, я думаю, многое поменяется. А пока... Буду, как обещал, с тобой откровенен: получишь десять лет.
— ?..
— Да. Десять лет. Вопрос об этом решен.
Он снова, глянув мне в глаза, ткнул пальцем в потолок, не отрывая локтя от стола.
— Выхода у тебя нет. Поэтому держись достойно.
Он встал, одернул китель, протянул мне руку и крепко пожал. В дверях обернулся и добавил:
— Все, что сказал — это для нас с тобой, не для протокола. До свидания, Александр.
Он тихо вышел. А я — держался.
В кабинете капитана Ралдугина это умение понадобилось уже через несколько минут. Посадили за край стола, предъявили увесистый и дикий документ под названием «Экспертиза по песням А. Новикова». Датирован третьим октября. Свеженький — состряпали только позавчера. Написанный в духе 37-го года, в оскорбительно-пасквильном тоне и представляющий собой следующее. Текст песни. Далее — рецензия по ней. Затем следующая песня. Снова рецензия. И так по всем восемнадцати песням альбома «Вези меня, извозчик». «Документ» насквозь пропитан злобой и ненавистью к автору, потому и сравнить не с чем. Обвиняюсь во всех известных белому свету грехах.
«...Песни А. Новикова пропагандируют аморализм, пошлость, насилие... наркоманию, проституцию, издевательство над национальными меньшинствами, алкоголизм... воровские традиции... глумление над социалистическим строем... подрыв основ идейно-коммунистического воспитания...» И прочее, прочее.
Такого идиотизма в официальных документах до сих пор не видал, потому смеюсь, не в силах сдержаться. Ралдугин молча ходит кругами, прикуривая одну сигарету от другой. Распечатывает блок «Родопи». Широким жестом кладет пачку передо мной.
— Курите, Александр Васильевич, угощаю... Смеяться потом будете.
Дочитываю до конца. Несмотря на кишащий орфографическими, стилистическими и прочими ошибками текст, смысл его вполне понятен. Впрочем, как и назначение. На последнем листе четыре подписи. Комсомольский активист Виктор Олюнин. Член Союза писателей СССР Вадим Очеретин. Композитор Евгений Родыгин. И еще какое-то культпартийное мурло, фамилию не помню.