По его удивленному взгляду я понял, что и он не ожидал застать меня, стоящим возле двери с фуражкой в руках.
— Да, гражданин капитан, слушаю вас, — подчеркнуто, как бывалый служака, прочеканил он.
В глазах «гражданина капитана» сверкнул довольный огонек. Вот, полюбуйся, мол, Крамаренко, кем бы ты на воле ни был, а у меня здесь свой порядок: я сижу, а Новиков как миленький стоит у двери. И будет там стоять сколько надо.
Лысый не слышал нашего разговора, поэтому в его глазах картина так и выглядела: сидит вальяжный Грибанов, а перед ним смиренный Новиков теребит в руках фуражку. Картина и впрямь довольно позорная. И я попер внаглую:
— Может, вы все-таки разрешите присесть, гражданин начальник, а то мне как-то неудобно на вас сверху вниз смотреть.
Слова «на вас сверху вниз» подействовали на него как укус гадюки.
— Разрешаю.
— Благодарю.
Я придвинул стул и сел напротив.
— Крамар, — панибратски обратился он к Лысому, — в какой проход его определил?
— В третий, гражданин капитан.
— В третий? В третий рано. В шестой надо. А лучше в десятый.
— Дак Захар сказал...
— Захар? А он у меня спросил, твой Захар? Так... Потом зайдешь, поговорим на эту тему.
— Понял. Сделаем, как скажете, гражданин начальник, — пробормотал он и смылся.
Тюрьма не только отнимает и заставляет. Она еще и учит. Где-то я читал, что маленький ребенок, попавший в беду, за несколько дней взрослеет на целые годы. И даже находит выход из ситуации, из которой не каждый взрослый его найдет. Экстремальная ситуация будит в человеке вместе с инстинктами и неведомые способности. По самым мелким и незаметным признакам человек улавливает приближение беды. Предчувствует ее, расставляет все возможные беды по полочкам, выбирая из всех — главную. От которой надо спасаться и защищаться. С которой надо справляться. Определять, из чего или от кого она исходит. Если эта беда — землетрясение, — предчувствовать и предвидеть его по тревожному бегству змей, лягушек, кошек и прочей живности. Если эта беда — огонь, — по едва уловимому запаху гари. По отсветам пламени, в конце концов. Если эта беда — человек, — то по тысячам мелочей, которым чаще всего нет объяснения. Эти мелочи видит и понимает только одна часть души — интуиция. Чем дальше она видит, чем острей ее зрение, тем больше шансов. Она и только она просыпается раньше всех и весь свой опыт пускает на защиту.
Тюрьма сама по себе — не беда. И опасности сама по себе не представляет. Главная опасность в тюрьме — человек. Он неповторим, а потому и опасности исходят от него разные. А потому в тюрьме есть только одна весталка — интуиция.
Я глядел на сигаретную пачку, которой поигрывал мой новый начальник, проводя со мной «ознакомительную беседу». До слуха моего долетали обрывки его дежурных фраз и наставлений, которые он вбивал в мозги каждому вновь прибывшему. Я пытался по этим фразам, этим жестам, этой мимике понять, что он за человек, чего от него ждать и в какой момент. Это нужно было сделать сейчас и быстро. Беседы не получалось. Говорил пока только один он. Говорил о том, что работа здесь — родная мать и что от этой самой матери зависит вся моя судьба. В общем, все как в передовицах «Козьего Знамени», которое мы уже читали в коридоре штаба.
Через полчаса некий портрет его начал вырисовываться и выглядел примерно так.
В общих чертах — идиот. Падок на лесть. Склонен к самодурству. По натуре не очень злой. Больше старается таковым казаться. Любит показать, как все ему подчиняются. Безынициативен — во всем выполняет только распоряжения вышестоящего начальства. Исполнителен. Не слишком образован. Не слишком грамотен. Очень доволен собой. Прямых конфликтов избегает — боится выносить сор из избы. Трусоват. Не в меру любопытен. По совокупности упомянутых качеств создает впечатление идиота средней руки.
«Для начала портрет неплохой, — подумал я уже несколько веселее. — Будем искать общий язык».
Возникла пауза, и я начал:
— Бросил было уже курить, гражданин начальник, но вот от нашего разговора что-то разволновался... Мне показалось вначале, что вы тоже не курите.
— Кури, кури... А с чего ты так решил?
— Да у вас вид такой спортивный, — ударил я тупой лестью в самую толстую струну его «самосознания».
— Да-а. Занимаюсь иногда. Я считаю, раз форму одел, надо держать себя в форме, — выпалил он, довольный своей остротой, состроив брови домиком. Любую мысль, показавшуюся ему умной, он неизменно сопровождал этим мимическим упражнением.
Быстро потушив сигарету, он продолжил, интересно переводя спортивную тему к вопросу о погашении иска:
— Здесь на спорт времени нет. Здесь спорт — это работа. Работа тяжелая, прямо скажу. Но на свежем воздухе... Хвоя... Хвойные породы в основном. Оплата сдельная — зависит от выполнения плана. Деньги идут на карточку, а там уже вычитают. Если алименты или иск... Иск у тебя ведь большой? Сто шестьдесят шесть тысяч, кажется, так?
— Так.
— В сто первой бригаде самые высокие заработки. Рублей шестьдесят в месяц бывает. Летом — на сплаве работают. Тоже хвойные породы...