Записки уголовного барда

На ночь определяют в сырую, холодную камеру, с потолком в виде церковного свода и сваренными из ржавой листовой стали нарами. Осматривать обитель никто не мешает — сижу один.

Стены больше метра толщиной, створ окна с четырьмя рядами решеток. Похож больше на лаз. Камера врыта в землю, решетки стоят на уровне глаз. Некоторые, видно, древние, кованные кузнецами вручную. Снаружи — зонт, так что ни неба, ни двора не видно. Вместо пола — огромный плоский камень, размером с половину камеры. Лежит наверняка со дня основания тюрьмы — двести с лишним лет. Лучшее средство от подкопа и соблазна на побег. Через этот каменный мешок кто только не прошел: и декабристы, и народовольцы, и даже зачинщики картофельных бунтов. Топтались по этому самому валуну. С теми же мыслями и тюремной тоской. Просовываю руку сквозь первую решетку, сжимаю в ладони вторую, кованую. Эта тоже со дня основания. Эту тоже, поди, испытывали на прочность декабристы, и тоже безуспешно. Много всякого народа побывало. Кирпичной кладке тоже лет двести. Сама камера похожа больше на пыточную, но другой не будет, и надо как-то спать. Сворачиваюсь на ржавой ледяной железяке и, стуча зубами, засыпаю.

Утро мудренее. Шлюмка жидкой овсянки, черпак рыжего теплого пойла в эту же посуду, полбуханки хлеба, и жизнь на новом месте началась.

Ведут в каптерку, сдавать вещи. Здесь уже полно народу, кое-кто со вчерашнего этапа.

Встречает, распределяет и командует прибывшими немолодой мужчина по кличке Пират — заместитель начальника по режиму, с удивительно тупым выражением лица. Изымать, отбирать, стричь налысо ему доставляет особое удовольствие. Говорит протяжно, то юродствуя, то хихикая, то переходя на крик. Вспоминаю опущенного с такой же кличкой из камеры 505, и на душе немного легче.

— Ну что, Новиков, стричься будем добровольно или через карцер?.. Гы-гы-гы...

— У меня скоро суд, лучше не надо.

— Не-е, здесь всем положено. Вдруг вы вшей мне сюда завезли. Мне чужих не надо, своих хватает. Или еще хуже — мандавошек, гы-гы-гы...

Народ тихо ржет и тихо ропщет.

— Гражданин начальник, может, стричь только, кто заехал надолго? А кто проездом, может, так проканает?

— В натуре, начальник, этапом дальше идем, хуля на пересылке стричь? Нигде же не стригли.

— А у меня, ебтыть, свои законы: всех — под ноль!

Через полчаса наблюдений видно, что это мелкий тюремный садист. К тому же еще и полный идиот. Особенно сладострастно употребляет эти качества, шмоная мои пожитки.

— Сигареты в целом виде не положены, — запускает лапу в мешок, гадливо ухмыляется, выгребает горстьми и давит в крошево, — вдруг там малявы, а?..

Вытаскивает тапки, выдирает стельки, отрывает до половины подошвы:

— А это тоже надо проверить... Вдруг там ступинаторы? Вдруг ты меня пырнуть задумал, гы-гы...

Пытаюсь вступиться за бедные свои шмотки. И зря — Пиратова морда наливается кровью, и он орет:

— Что-о?! Указывать будешь?! Сейчас пять суток выпишу.

Поворачивается к дежурному и, уже работая на публику:

— Новикова на стрижку! Остальные — в баню и не стригутся!

Ловлю сочувственные взгляды, собираю лохмотья. Через полчаса «обнуленный», с матрасовкой через плечо, шагаю в сопровождении коридорного в камеру № 10.

Вхожу. Конура на восемь мест. Проживают шестеро, два шконаря свободны. Народец сидит за столом, рубится в домино. Располагаюсь на первом ярусе. Играть прекращают, начинаем знакомиться. Состав без особого родового благородства: пара мелких воришек, бомж-потрошитель, мошенник, расхититель, кухонный боксер и дезертир. Даже обидно: ни одного убийцы, разбойника или, на худой конец, грабителя.

Один из «воровского» угла, по фамилии Заец, — почему- то с ударением на последний слог, — ботает не переставая. Смесь русской фени и украинской мовы дает неповторимый речевой эффект. «Незамовляемо» — как сказали бы в Украине.

Обитателям камеры он, видно, уже изрядно надоел. Или все, что знал, рассказал. Поэтому мой приход его оживил несказанно.

— Ну все, Александр, теперь к тебе с рассказами — нашел свободные уши. Ты-то первый день, а нам по новой эту херь слушать, — ворчит с верхнего шконаря бомж.

— Та ладно... Шо тоби у канализации много лапши по- навешалы? Кто на небо через люк дывився, тому зараз нормального чаловика слухать не в лом!.. — беззлобно парирует Заец.

После первого дня пребывания понятно, что тюрьма здешняя со свердловской сильно рознятся. Еда скудная — казалось, куда уж скуднее. Ай нет — может. Камерки маленькие, переполненных нет, а потому тихо и невесело. Никаких тебе сюрпризов и приключений. Ни драк, ни спецназа с дубинвалами, ни шмонов, ни камерных театров. В общем, по тюремным меркам — никакого удовольствия.