Записки уголовного барда

— Была нормальная кастрюля. Вышмонали, крысы, в этом месяце. Только жратву сварили, они тут же на запах прибежали. Так, вместе с кастрюлей, все и унесли. Вахта здесь рядом — они запах быстро чуют. Я говорю: «Хоть еду- то оставьте». «Нет, — говорят, — собакам на вахте скормим». И что ты думаешь? Все спороли, а кастрюлю Круть- Верть себе домой унес.

— А кто это — Круть-Верть? — поинтересовался я.

— Да прапор на вахте. На шмоне всех крутит: «Лицом ко мне... Спиной ко мне». Тупорылый такой. В его смену лучше через вахту ничего не проносить — он нутром чует. Бывает, доебется до кого-нибудь: круть — верть... встать — сесть... одеть — снять... Конченый. Такого тупорылого на всем Ивделе нет.

— А зовут как?

— Да хуй его знает. Азер по национальности. А зовут... да Круть-Верть и зовут.

— Тут самый хороший — это Шура Блатной, ДПНК. Панков фамилия. Этот хоть орет, матом ругает, но никогда у зэка последний кусок не отнимет. Он в принципе мужик нормальный. Не со всеми, правда. Но с ним всегда можно договориться. Если ему чего надо, сам всегда подойдет, спросит, в чем нуждаешься. А эти крысы — прапора, сначала что-нибудь вышмонают, потом за твои же вещи у тебя же и вымогают. То денег дай, то набор, то картину нарисуй, — неожиданно загорячился Файзулла.

— Да, знаю, он нас встречал. Видно, что он не злой, просто напускает жути.

— Вот-вот. Он и бухой бывает на дежурстве. Но его никто не сдает. Потому что он сам зэков редко когда сдает. Если уж накосячил крупно или нагрубил ему, тогда может, — добавил Мустафа.

— Это что. Тут вот есть подполковник Дюжев. Жирная такая свинья. Этот никогда не орет, всегда на улыбочке, на любезностях. Говорит, лыбится, сочувствует, головой кивает, а в конце разговора — раз, постановление на десять суток карцера. Вот если этот тебя, Александр, вызовет, с ним нужно осторожно. По его роже не поймешь, что он задумал. Нижников его не любит. Но у него, говорят, в управлении кто-то из родственников, поэтому плотно сидит в замах.

— Его тут все ненавидят, а что толку?

— Он Файзуллу несколько раз в трюм сажал. Сан Саныч, правда, доставал оттуда к вечеру, но все равно.

— Сан Саныч нам вроде как пахан. Клуб — его вотчина. Он замполит, а Дюжев — зам. по режиму. Оба — замы. Кто до нижниковского кабинета раньше добежит, ручку шли- фанет — тот и прав! Хе-хе...

— Между собой не ладят, но с нами борются сообща, — подвел черту Мустафа.

Тем временем Файзулла почистил картошку, скинул ее в кастрюлю и полез под кровать за плиткой.

— Плитку тоже периодически при шмонах отбирают, — сказал он, сдувая с нее пыль, — но тут без плитки — никак. Чем. например, сушить планшеты? Отнимут — что делать? Приходится идти к Сан Санычу. Тот звонит на вахту. Иду, тащу обратно. Эта плитка где уже только не перебывала.

— Самое главное, что она им на хуй не нужна! Одни приходят, забирают — их жаба давит, что мы тут не голодные. Другие — чтобы потом вымогать что-нибудь. Дюжев приходил несколько раз — сам лично забирал. Представляешь, подполковник, зам. начальника, по колонии ходит, плитки собирает. Лично.

— Это чтоб на Филаретова хозяину капать. Мол, вот, в клубе бардак, грев туда завозят, целыми днями не работают, только жрут...

— Здесь в зоне все поделено, — начал объяснять Мустафа. — Производство, лесоцех, разделка — это вотчина Нижникова. Он любого зэка в зоне знает по фамилии, в лицо и в какой бригаде работает. У него память как компьютер.

У Сан Саныча — клуб, школа, ПТУ. Если с ним отношения хорошие, то он много чего решает. На УДО без его рекомендации не попадешь — характеристики для комиссии он дает. И на суде по досрочному освобождению почти всегда присутствует лично. От него все зависит.

А у Дюжева — хозобслуга, шныри, завхозы, комендант. Карцер! А еще столовая, швейка и склад. У этого больше всего. То-то он ходит жирный, как свинья.

— Он тут крутит дела — будь здоров, — добавил Файзулла. — Продукты на всю зону, шмотки, сапоги и прочее. Есть с чего поживиться.

— Да еще так тянет кое с кого. Тут же — лагерь, ничего не утаишь. А всех, кто в клубе, он не любит. Он вообще клуб ненавидит. Так и говорит: «Была бы моя воля, Мустафин, я бы из этого клуба еще один карцер сделал. Вот тогда бы вы с Файзуллой у меня на месте были, и душа моя была бы спокойна».

— Нет, ты представляешь, Александр? Из всего карцер сделать! Тебя он точно возненавидит. Если узнает, что был здесь — удавится, хе-хе.

— Зато Нижников любит петь. У него любимая песня: «Запрягайте, хлопцы, кони...» Ему Дюжев — по хую.

— Здесь как хозяин решит — так и будет. Пакости и про- кладухи с разных сторон, конечно, тоже будут. Но сожрать уже не смогут — хозяина боятся все. Каждый год смотр самодеятельности проходит. Из управления начальство приезжает. Нижников с Филаретовым лично программу принимают.

— А кто выступает, что за самодеятельность? — поинтересовался я.

— Да много чего. Хор, ВИА, танцоры, цыгане. Кто стихи читает, кто на гармошке играет, кто просто дуркует.

— Как понять?