Записки синих колосьев (СИ)

Когда та доела, обглодала хребет, отплевалась от засевшей на зубах требухи, утерла рот рукавом — так вот откуда на том было столько зловещих черных пятен… — и принялась с непередаваемым спокойствием наглаживать склубившуюся между коленей крысу, решившую доверчиво прикорнуть, то продолжила ровно с того момента, на котором и остановилась.

— Это я поняла. Но почему? Почему ты не сможешь вернуться туда, откуда пришел? Тебя выгнали? Запретили возвращаться? Ты кого-нибудь потерял и не хочешь снова видеть те места? Сделал что-нибудь плохое и боишься, что тебя поймают, если сунешься обратно в деревню?

Для того, кто жил в глухих лесах, с людьми не общался и ел сырьем начинающих попахивать грызунов, намотанных вокруг шеи на нитку, она понимала неожиданно многие вещи, но…

— Нет. Дело не в этом. Дело в том, что… — он глубоко, с затяжкой набрал в легкие дыма, чувствуя, как начинает плыть охмелелой головой: что именно за табак был в этой трубке — никто ему не рассказал, да и спрашивать не хотелось, но расслаблял он лучше всего того, что Дзи успел перепробовать за свою — не такую и маленькую — жизнь, — настал мой черед. Я хочу сказать, что колосья выбрали на сей раз меня. И… говорят же, что всё, что после этого с тобой происходит, лежит на их совести и составляет часть той судьбы, которую они для тебя написали. А от судьбы, как известно, никуда не уйдешь. Даже если перейдешь все эти горы и выйдешь… я не знаю, по правде, куда. Никогда не был так далеко… Понимаешь?

Кейко, вытаращившись на него через масочные дыры, с очень острым, нехорошим и обидным чувством повела головой.

Дзи вздохнул.

Потом, выпустив в туман не захотевший подниматься дым, опавший на тряпье и землю потрепанным бесформием, признал, что винить ее было нельзя и звучал он действительно…

Как минимум безумно.

— Хорошо. Сейчас я попробую объяснить получше. За деревней, если идти по той дороге, что ведет в сторону города, с правого края есть поле. На первый взгляд самое обыкновенное поле самого обыкновенного дикого злака — так, по крайней мере, его видят все, кто в нашей деревне не родился и не жил. А для нас… не знаю уж, с чем это связано и когда всё это началось, но каждый год, примерно в это время года, один из колосьев начинает светиться синим. Как светлячок, например. Но совсем синий. Пронзительный такой и немного жуткий.

На это Кейко поразительно ладно и быстро кивнула, продолжая взволнованно наглаживать крысу — наверное, в синих колосьях ничего странного, в отличие от людей, она не находила, потому что…

Да ходя бы потому, что трава, растущая вокруг, тоже вот была…

Индигово-синей.

— Только светятся они не просто так: весь год стоят обычными, бурыми, желтыми, и даже если в нужное время мимо пройдет не нужный человек — так и не засияют. А засияют тогда, когда этого нужного дождутся. И ты, как ни обманывай себя и ни юли, не заметить этого не сможешь. Многие поначалу пытались той дорогой не ходить, я сам пытался, да ничего не выходит и здесь: дорога одна, кругом болота и лес, в лесу дикие звери, под травой часто скрыты овраги. Кто-то уже ломал себе кости, пытаясь избежать судьбы. Так что ходить там приходится. А даже если стараешься смотреть в другую сторону или и вовсе под ноги — колос преспокойно вырастет и там. Ну… как зачарованный, наверное… Хотя зачарованный он, скорее всего, и есть. С этим у тебя тоже вопросов нет?

Лисица вновь утвердительно кивнула, и Дзи, поначалу рассказывать о колосьях не хотящий из-за натершей оскомину давящей скованности — с людьми болтать об этом особо не получалось, потому что люди либо не верили, либо считали выжившим из ума, либо начинали впадать в подталкивающий к краю страх, — почувствовал незнакомое облегчение, уже намного оживленнее рассказывая дальше:

— В общем, если колос засветился синим, когда ты находился рядом — значит, это твой колос. И выбрал он тебя. И бежать от него так же глупо, как и от… многих вещей в этом мире, пожалуй. Поэтому мы идем к нему, наклоняемся, осматриваем листья и всегда находим на них послание: не знаю, кто их оставляет, зачем, почему сложилось так, как сложилось, но испытание это падает не на всех; один-единственный колос синеет строго раз в год и строго для кого-то одного, иногда это случается и вовсе раз в два года, в три, а то и в пять. В деревне в разное время проживает от пятидесяти до сотни человек, так что шансы прожить свою жизнь спокойно и никуда не подорваться — не так и малы, да и испытанием назвать это получается не всегда. Иногда колосья дают просто советы. Я знаю по меньшей мере пять человек, которым написали на листьях что-то выбросить из своей жизни, принести в такой-то день такую-то дань такому-то божеству, съездить туда-то, подобрать то-то… За всю историю, которую местные помнят, только один человек по их наказу погиб.

Он оборвался слишком резко, криво опустив уголок рта — табак забился в горло, в груди заплясала безумная жрица с обгоревшим подолом, с хвоста сороки, пропорхнувшей над головой, упали тучные холодные капли, задев одну их лисьих крыс.