Записки синих колосьев (СИ)

Поглядел вслед удаляющейся обратно к камню Кейко, не издающей ни топота, ни выдоха, ни шепота спугнутой синей травы…

И уже когда поднялся на ноги сам, собираясь ее догнать да на всякий случай извиниться, если чем-нибудь вдруг ненароком задел, замер как вкопанный, с четкой ясностью осознав, что именно поражало здесь больше всего.

Не туман, нет, и не трава цвета индиго, не приняшая форму дымка, не черные деревья и их красные гнезда, даже не то, как он спокойно, будто делал это всегда, разговаривал с треххвостым рыжим Ёкаем, звенящим худеньким храмовым бубенцом…

А то, что внизу, в деревне, из которой он пришел, стоял январь, снег расползался по полям нарывным бельмом, в домах скрипел да зверствовал мороз и ладони исходились паутинами трещин, а здесь, на верхушках космато-странных гор, где должно было быть еще лютее да холоднее, цвела трава, зелень оставалась зеленой, деревья не сбросили листья, воздух пах речным дном и шуршащим подстилкой октябрем, и никакого снега тут абсолютно…

Не было.

— Почему ты сказал, что не сможешь вернуться домой?

Они сидели под тем самым навесным камнем, что отбрасывал на плечи неправдоподобно четкую и кривую тень в месте, где солнце не просто не светило, а вроде как не существовало — небо заволок один сплошной туман, — и Дзи, подолгу затягиваясь, с наслаждением курил трубку.

Сперва попытался закурить сигарету, вытащенную из рюкзака, но Кейко на это ощерилась, зашипела, выбила курево из его рук и скормила своим крысам, которые с огромным повизгивающим удовольствием за считанные секунды сожрали то всё до последней табачинки. Пока Дзи смущенно и потрясенно за этим наблюдал, начиная догадываться, что идея была дурной и курить в иностороннем лесу и правда не следовало — Ёкай куда-то молча ушла, потом так же молча вернулась, села напротив, обвязавшись хвостами, и протянула ему взамен сигареты трубку — тонкую, изящную и серебристо-белую, отливающую тем же молоком, что и воздушный маревный чад.

Дзи, оробев, трубку принял и причины замены одного на другое спрашивать не стал: Кейко имела четкое свойство злиться на него по причине и без, шерсть на ее хвостах вставала дыбом, клыки делались длиннее, прорези для глаз — тоже.

Если же не обманываться, то Дзи догадывался, что вполне себе веские причины для злости у нее имелись всегда — просто такому вот человеку, не привыкшему вообще ни о чем размышлять, осознать их было сложно.

Поэтому он сидел, пыхтел трубкой, из которой выбивалась сладковатая овсяная завеса, прикрывал от усталости веки и из-под ресниц наблюдал, как на одежде Ёкая хороводились отброшенные колючими сучьями рисунки, как низенькие полосатые кустарнички кругом застывали, принимая облик, смутно похожий на редкую тигровую собаку каи, и как паук, свисающий с каменной головы и болтающийся немногим выше головы его собственной, старательно плел из своей нитки шелковисто-липкое одеяло.

Вопрос Кейко его не удивил, не напряг, но заставил вспомнить о том, о чем вспоминать пока не хотелось, и Дзи, постучав по колену клобуком трубки, тяжело выдохнул, всё так же, не размыкая ресниц, без объяснений объясняя:

— Потому что я не смогу этого сделать. Вернуться. Потому и сказал. Я имел в виду ровно то, что имел.

Если бы не маска — лисица наверняка бы нахмурила на переносице вздорные темные брови, хоть Дзи и не знал, с чего взял, что они вздорные да темные, да и нахмуриться, несмотря на второе лицо, она смогла и так.

Подбоченилась ближе, потрогала кончиками пальцев проползшую по коленям жирную крысу — крысы вообще вызывали в Дзи очень много вопросов, но Ёкай их со рвением игнорировала, — сорвала с нашейного ожерелья крысу другую: безответную, мертвую и немного, как чуялось Дзи, с душком.

Он успел понадеяться, что делать того, что сделать собиралась, лисица благоразумно при нем не станет, но понадеялся, конечно же, зря: та, терзаний его не разделяя, растянула трупик в руках надутым брюхом кверху, обнюхала с головы до задних лап, чуть приподняла лисий подбородок и, обнажив острые звериные зубы, с неподдельным голодным удовлетворением впилась теми в падальную мертвечину, двумя струйками разящих брызг пуская темную густую кровь.

Дзи постарался не отвернуться, но уделить куда более тщательное внимание трубке в руках, Кейко с хрястом и треском оторвала от крысы здоровый мясистый кусок, грубо выплевывая шматок заодно прихваченной шкуры, крысы живые продолжили, будто ничего необычного не замечая, ползать по ее ногам.

Дзи, не без труда подавляющий кашель, попробовал не думать еще и о том, что крыс страшно не любил: не то испытывал отвращение, не то просто боялся — за столько-то лет не определился и сам.

Какое-то время они провели в тишине — если не считать рваных чавкающих звуков и хрустов, с которыми Ёкай переламывала животному хрящи и кости, — и застенчиво приободряло хотя бы то, что лисица, занятая трапезой, про недавние расспросы вдруг да позабыла, но…

Оказалось, что нет.