Записки русского генерала

Взгляд его, в особенности во время гнева, был необыкновенно суров. Горцы впоследствие говорили о Ермолове, что горы дрожат от его гнева, а взор его рассекает как молния. Острый, находчивый Алексей Петрович был желанным гостем высшего общества, но оно не удовлетворяло его, и жажда к занятиям не дозволяла ему предаваться исключительно праздной светской жизни и удовольствиям.

Переименованный по личной просьбе в капитаны 2-го бомбардирскаго батальона, Ермолов был зачислен 9 октября 1793 г. в Артиллерийский шляхетский корпус, где и принялся с полным жаром за изучение военных наук.

Восстание в Польше в 1794 г. отозвало его от ученых занятий. За штурм Праги Алексей Петрович был награжден орденом Св. Георгия и в следующем году отправлен в Италию, где прикомандированный к главной квартире австрийского главнокомандующего, был участником войны австрийцов с французами. Едва только он вернулся в Россию, как в 1796 году принял участие в персидском походе графа Зубова.

Репутация замечательного по способностям и отличного боевого офицера сулила Ермолову блестящую будущность, но обстоятельства временно сложились несколько иначе. По донесению смоленскаго губернатора, брат Ермолова по матери Каховский был взят, а вместе с ним был взят и Алексей Петрович, посажен в Петропавловскую крепость, а затем отправлен в Кострому.

Там он нашел другого изгнаника, М. И. Платова, впоследствии графа и знаменитого атамана Во́йска Донскаго. Одинаковость участи сблизила их, и они до смерти остались друзьями, несмотря на разность характеров. В Костроме Ермолов и Платов оставались три года и были освобождены со вступлением на престол императора Александра I[183].

Приехав в Петербург, Алексей Петрович более двух месяцев ежедневно являлся в Военной коллегии, «наскучив, – как он выражался, – всему миру секретарей и писцов»[184].Наконец в июне 1801 г. Ермолов был принят [тем же чином] на службу в 8-й артиллерийский полк и получил роту, расположенную в Вильно.

Он деятельно занялся службою и в приезд императора через Вильну обратил на себя особенное внимание [и получил благодарность] «за скорую стрельбу и проворство движений».

Наступившие затем беспрестанные войны выдвинули вперед Ермолова и с лихвою вознаградили потерянное. Принимая участие во всех кампаниях, Алексей Петрович быстро шел вперед и скоро стал лично известен императору. Самою блистательною деятельностью его, эпохою популярности и известности, был, конечно, 1812 г. В [самый] короткий промежуток времени он достиг до звания начальника дивизии, был начальником штаба армии, потом начальником всей артиллерии и наконец командиром гвардейского корпуса.

[В Отечественную войну характер, способности и сила воли Ермолова развернулись во всем величии]. Пройдя школу под руководством Суворова и Кутузова, имея отличное военное образование, здравый ум, увлекательный дар слова и рыцарскую храбрость, Алексей Петрович завладевал всеми и внушал к себе неограниченное доверие. [«Напрасно француз порет горячку, – говорили солдаты, – Ермолов за себя постоит».]

Часто те, которым приписана была слава успехов, действовали по совету Ермолова. При отступлении от Пирны к Кульму князь Шаховской посылал своих адъютантов за приказаниями к принцу Евгению, который отправлял их к Остерману, а последний к Ермолову: «почему для сокращения времени, – говорит Шаховской, – я стал прямо посылать их к нему и ни разу в том не раскаялся».

Сравнительно редко упоминаемый в реляциях Ермолов скоро стал любимцем войск и кумиром для молодых офицеров [и рыцарем без страха для народа]. Кутузов отдавал ему в этом должную справедливость, любил его и посылал часто туда, где горячее. Однажды, окруженный своим штабом, Кутузов смотрел с высоты на отступление французов. Глядя на Ермолова, который, по выражению современника, как гнев небесный мчался за неприятелем, фельдмаршал не без удовольствия указал на него окружающим.

– Этому орлу я еще полета не даю, – проговорил старик.

Подвиги Алексея Петровича стали достоянием устных рассказов и молва сделала [для него гораздо более, чем бы официальныя реляции и похвала главнокомандующего. Редко упоминаемый в донесениях Ермолов являлся как бы преследуемый несправедливостью и вместе с тем] его представителем славы русского народа. [Когда многие обратились к отцу Ермолова выслать портрет сына, то старик удивился этому.

«Подвигов героя вашего, – писал он одному из желавших иметь портрет, – не видал я ни разу ни в реляциях, ни в газетах, которыя наполнены генералами Винценгероде, Тетенборном, Бенкендорфом и проч., не надеюсь чтобы много было охотников разбирать оные портреты».[185]]

Если, с одной стороны, Ермолов был популярен в армии и имел поклонников, то, с другой, высшее командование недолюбливало его за язык, неудержимый до колкости. Сам Алексей Петрович сознавал свой недостаток. Главнокомандующий[186], говорит он, [часто] терпеливо выслушивал мое возражение, но я заметил, что он часто удивлялся, как я, дожив до лет моих, не перестал быть Кандитом[187].