Записки репортера

Помню, захожу, сидят крепкие такие парни, серьезные. Мол, я по объявлению. Они: «Ты кто такой?» Я: «Вот же в газете прочитал: требуются люди». «А что ты умеешь делать?» «Я – хороший сварщик, по механике понимаю, по сантехнике, бывший энергетик, электрику вообще полностью знаю, с автоматикой разберусь, с приводами – тоже». «А что готов делать?» Я говорю: «Все, что угодно. Хотите – полы вам здесь помою. Мне жить не на что». «А где ты живешь?» «На вокзале». Засмеялись: «Что – бухаешь?» «Вообще не пью». «А чего на вокзале тогда живешь?» «А мне больше негде». Короче – взяли.

Год работал так. Потом – дальше, дальше… Стал технологом, потом – начальником производства. И потом я уже увидел Москву с хорошей стороны. Меня стали уважать как специалиста. Сам изучил технологию полимеров. На заработанные деньги покупал  литературу: читал, изучал, как это все делается. В конечном итоге хозяева предприятия даже предложили купить мне квартиру в Москве, только ради того, чтобы я остался.

Не захотел. Сказал, что хочу попробовать свое. Мне поверили. Даже финансово помогли. Но опять – все сначала. То вроде наладилось, в Москве что-то стал зарабатывать, а тут – жах, все вниз – все деньги на становление предприятия, погашение кредитов. Год, два, три… Нужда. Чуть ли не без хлеба сидеть опять пришлось.  Но вытянули как-то. Как? – спрашиваешь… Но это – уже другая история…

Русские против русских

Россия с ног сбилась – ищет нацидею. Хотя с ней впору бы поскорей расстаться. Вот уже сотый год, как главная идея у нас – это конфронтация. Не только русских с остальным миром, но – и с соотечественниками в особенности. Одних граждан страны – с другими. Большевиков – с меньшевиками. Сталинистов – с троцкистами. Либералов – с патриотами. Жириновцев – с Зюгановцами. Крымнашевцев – с крымненашевцами.

В 2017-ом отечество отметило юбилей. Не столько мятежа, сколько ненависти к врагам. Они – повсюду. Особенно их много внутри: на работе, в подъезде, на киноэкране, в газете, даже – в семье. Шолохов явно ошибся, назвав свой кровавый роман «Тихий Дон», а не «Безумный Дон».

Ровно век враги усердно выполняли у нас главную сплачивающую функцию – несли в себе жало российских невзгод. Его нужно было непременно обнаружить и безжалостно растоптать. Это предавало импульс к движению. И даже – прогрессу. В периоды отсутствия такового – врагов усердно искали. И всякий раз – успешно. За 100 лет не было ни единого сбоя.

До сего дня враги несут России главный живительный импульс существования. Дабы он ни на секунду не ослабевал – задача постоянно подпитывать конфронтационную психологию масс. Как – без разницы, главное, чтобы держать ее в тонусе. А именно – в постоянной боевой готовности сломать оппоненту челюсть. Или, если повезет, засадить оного в ГУЛАГ. Как вариант – бросить в телевизор на растерзание Киселёву.

В стране это новое чувство стали называть политикой. А тех, кто чувство это подпитывает – политиками. Или – телекомментаторами. Или – обозревателями. Или – их бонзами. Этакие пижонистые рефери в белых штанах и с бабочкой на ринге, где метелят друг друга за тарелку перловой каши пара голодных недотёп. Со стороны – забавно. Изнутри – гадко.

100 лет гражданской войны – Россия явно замахнулась на рекорд.  Самая длинная в истории война – Франции и Англии (та самая – Столетняя) – продолжалась с перерывами 116 лет. Её удалось каким-то чудом прекратить. Но это было очень давно – полтысячи лет назад. А может – больше.

Каким образом бесконечные войны прекращаются – неведомо: опыт замирения за давностью лет не сохранен. Но он, наверняка, существует. Коль скоро англичане и французы по сию пору не поубивали друг друга и не пересажали себя напрочь по английским Бутыркам и французским Крестам, значит, опыт такой имеется. Вполне мог бы стать своеобразным подарком к 100-летнему «юбилею» гражданской конфронтации в России. Дабы с этой «нацидеей» наконец-то покончить. Раз и навсегда.

Оттепель. Послесловие

– Я не знаю, что такое шестидесятники, –  вздохнул тогда Марлен Хуциев. И чуть помедлив: – Мы делали свое дело – и все…

Дело это называлось "оттепель".  А ещё – "свобода". Хуциев стал крёстным отцом и той и другой сразу. Так тихо, негромко, мягко на решительно делал своё дело и –  не более. Дело свободы…

Я помню этот переполненный зал в Театре на Таганке. На дворе – 2005 год. За столом на сцене об руку с Хуциевым – Василий Аксенов, Юрий Любимов, Петр Вайль… Последний рекомендует залу не робеть и смело дискутировать с главными делателями советского шестидесятничества. Задавать вопросы…

Помню, как страстно хотелось в перерыве подойти к Марлену Мартыновичу и спросить о чем –  без разницы.  Лишь бы услышать голос. Нет – уловить интонацию. А может – поймать жест…  Именно в этой неуловимости и заточена, как я полагал, главная загадка феномена Хуциева. Его соратников по раскрепощению. В той всеобъемлющей неуловимости, исчезающей легкости, ставшими впоследствии усилиями творцов оттепели воздухом для всех остальных.