Записки провинциального священника

Рассуждения Государя не были для меня откровением. Все это я уже слышал из уст Бадмаева, которому, несомненно, был обязан и этим приемом во дворце, и столь странным и неожиданным для меня предложением поехать в Пекин. Вспомнился разговор с Бадмаевым в моей келье в Оптиной Пустыни, — странный, фантасмагорический разговор о России. Я имел тогда неосторожность провести параллель между историческими судьбами России и Византии и высказать мысль о том, что последнюю погубила неподвижная идея возвращения на Запад, в то время как ее основные жизненные ресурсы и главные угрозы находились на Востоке. И вот тогда-то Бадмаев страстно заговорил о монгольских степях и равнинах Китая, о Тибете, который якобы ждет Россию. «Неужели истинно русский человек, — воскликнул он, — не поймет всю важность этого вопроса?! Ведь с берегов Тихого океана и высот Гималаев Россия сможет держать в руках Европу и Азию!» И я с ужасом подумал, что в раскосых азиатских глазах бурятского знахаря, высоко вознесенного судьбой, читаю в этот миг роковую участь России. Господи, не допусти этого! И конечно же я не мог тогда и предполагать, что наш разговор будет иметь продолжение в кабинете Государя.

— Ваше величество, — сказал я, — думаю, что моя кандидатура в связи с восточной миссией возникла по недоразумению. В данном случае речь идет скорее не о миссионерской, а о дипломатической деятельности. Для нее более подходил бы не монах, а женатый священник.

— Почему же? — возразил Государь. — Речь идет в значительной степени о миссионерстве. К тому же женатый священник не может стать епископом, а через какое-то время возникнет вопрос и об этом.

— Для работы на Востоке, однако, необходимы соответствующие знания и опыт. Их у меня нет. Есть и еще одно обстоятельство...

— Какое же?

— Не сочтите за дерзость, ваше величество, но я убежден в том, что драма России, а может быть и всего человечества, будет разыгрываться не в монгольских степях и не в Маньчжурии, а здесь, на русских равнинах. Если Тибет и Гималаи — крыша мира, то у нас под ногами разверзается провал в преисподнюю и над ним незримо возвышается новая Голгофа. Мое место здесь, Государь.

— Значит, провал в преисподнюю и Голгофа? Что же, будем молиться, чтобы миновала нас чаша сия.

Вопрос о поездке в Пекин больше не поднимался. Государь стал расспрашивать меня об оптинских старцах. Он явно не спешил отпускать меня, хотя, по его словам, на прием к нему в этот день было записано еще восемнадцать человек. Я был приглашен на чай и представлен Государыне и царевнам.

В глубокой тревоге я покинул Зимний дворец.

Империя и Россия... В какой мере совместимы эти два понятия? И совместимы ли вообще? Чудовище, взращенное Петром, изготовилось к прыжку на Восток. Ради чего? Ради безопасности России? Ради ресурсов и жизненных пространств, необходимых для ее будущих поколений? Но Империи нет никакого дела до России как таковой, она паразитирует на ней. Русская духовность и русская культура для нее в лучшем случае — грим, под которым она пытается скрыть свою звериную, сатанинскую сущность. Русский народ для нее — живой инструмент, пушечное мясо, выражаясь словами Наполеона. Сколько душ погубил Петр Первый ради честолюбивых имперских планов! Страну довел до разорения! И все для чего? Чтобы силой прорваться в Европу! Империя всеядна, она может проглотить все, и ничто не в состоянии ее насытить. Она безлика, универсальна. Как Царство Божие одно, так и она стремится быть одной. Ей тесно в любых рамках. Не удалось взорвать рубежи на Западе, она будет двигаться на Восток, до Гималаев, до Индийского океана. Но остановят ли и эти естественные препятствия ее натиск?

Прав Государь, когда говорит о важности освоения безлюдных пространств Сибири. Но обширные равнины Средней Азии и Китая, населенные многочисленными народами со своеобразной древней цивилизацией, — это ведь совсем другое дело! Каким может быть место России в этом конгломерате народов? Зачем нам подобное вавилонское смешение языков?

Сознает ли все это Государь? Как бы то ни было, он, стоящий во главе Империи, по своему духу и складу (да, да, я в этом уверен!) не является выразителем имперской идеи. В этом парадоксе — кульминация кризиса. Империя в лице своего верховного правителя пришла к самоотрицанию. И конечно же Государя влечет к себе не Восток Ксеркса, а Восток Христа! Не пытается ли он изменить характер, сущность имперской экспансии? В моем лице ему нужен был не дипломат, а апостол. Я не оправдал его надежд. Это легко можно было заметить по его грустному, усталому взгляду. Но я и не мог оправдать надежд Государя. У меня другое призвание. И он это тоже понял. Я призван взойти на Голгофу здесь, в России, так же как и он. В трагические переломные моменты истории хитроумная дипломатия бессильна. Государь, Помазанник, есть Агнец, и у него одна только возможность выполнить свой долг — принести себя в жертву».