Записки прокурора

- Наверное. - Константин Сергеевич на эту тему распространяться не стал. - В общем, подпольный жилец Митенковой не является ни ее братом, ни ее отцом. Это доказано. Кто же он?

- Он может быть кем угодно: дезертиром, рецидивистом, даже злостным неплательщиком алиментов... А у вас должны быть факты и улики только для одного. Понимаете, одного и исключающего все другие.

- Понимаю, - кивнул Жаров. - Вот для этого я сначала и хочу исчерпать версию, что Домовой - автор нот. - Следователь улыбнулся. - Будет и мне спокойнее, и всем...

- Спокойнее, беспокойнее... Истина безучастна к настроению. Она или есть, или ее нет... Ну ладно, у вас есть предположения?

- Есть. Я звонил даже к Межерицкому, консультировался... Что, если Домовому показать эти произведения? Может быть, посадить за пианино... Если он автор, если он их создал, вдруг вспомнит и прояснится у него здесь? Жаров очертил пальцем круг на своем лбу. - Давайте попробуем, а? Проведем эксперимент.

- Любопытно. Я ничего не имею против. Опять же только с согласия Бориса Матвеевича... Но пока Домовой не заговорил, вы должны заставить заговорить факты. Можно, например, узнать: как долго неизвестный прятался в доме Митенковой?

- Да, это возможно.

- Когда написаны ноты? По бумаге, к примеру...

- Это тоже. Трудно, но все-таки...

- И, конечно, основное: кто он?

- Все это так, Захар Петрович... Поговорите с Межерицким, прошу вас... Проведем эксперимент...

- Хорошо. Раз вы так настаиваете... - Я стал набирать номер больницы. Но эксперимент экспериментом, а проверка должна идти своим чередом...

- Само собой, - с готовностью согласился Жаров.

В это время ответил главврач психоневрологического диспансера.

- Борис Матвеевич, я.

- Слышу, Петрович. Мое почтение.

- Тут у меня следователь Жаров...

- Звонил он мне.

- И как ты считаешь?

- Можно попробовать. Есть шанс убить медведя... Шанс маленький, не увидишь и под микроскопом, но все-таки...

Я посмотрел на Жарова. Он напряженно глядел на меня, стараясь угадать ответ врача.

- А у вас пианино есть? - спросил я.

- У меня нет лишнего веника. Попробуй вышиби у хозяйственников хоть одну дополнительную утку...

- Придется привезти...

- Утку?

- Нет, пианино, - рассмеялся я.

- Хорошо, что пайщик не моряк, - вздохнул Межерицкий.

- А что?

- Как бы я разместил в больнице море с пароходом?..

...На следующий день в палату к Домовому поставили наш семейный "Красный Октябрь". У нас он все равно стоял под чехлом. Жена удовлетворилась тем, что я сказал: "Надо".

Появление в палате инструмента - крышка его намеренно была открыта - на больного не подействовало. Он продолжал лежать на кровати, подолгу глядя то в потолок, то в окно.

Конечно, мы с Жаровым огорчились. Может быть, ноты, найденные у Митенковой, действительно не имеют к нему отношения?

Следователь провел несколько экспертиз. Карандашом, найденным в сундуке при обыске, была записана одна из пьес. Карандаш - "кохинор", чехословацкого производства, из партии, завезенной в нашу страну в пятидесятом году. Резинка для стирания записей - тоже "кохинор". Удалось установить, что в наших магазинах такие карандаши и ластики продавались приблизительно в то же время.

Подоспел ответ по поводу нотной тетради. Она была изготовлена на Ленинградском бумажном комбинате... в сороковом году. Правда, тетрадь могла пролежать без дела многие годы, пока не попала в руки композитора...

...Прошло несколько дней с начала нашего эксперимента Неожиданно позвонила Асмик Вартановна:

- Захар Петрович, я хочу к вам зайти. По делу.

- Ради бога, пожалуйста.

Она вскоре появилась в моем кабинете со свертком в руках. Это был альбом с фотографиями в сафьяновом переплете.

Бурназова перелистала его. Виньетка. Какие хранятся, наверное, у каждого. Школьный или институтский выпуск. Сверху - каре руководителей Ленинградской консерватории в овальных рамочках, пониже - профессора, доценты, преподаватели. Дальше - молодые лица. Выпускники.

Под одной из фотографий надпись: "Бурназова А.В."

- Молодость - как это уже само по себе очаровательно, - сказала старушка, но без печали. Она остановила свой сухой сильный пальчик на портрете в ряду педагогов. - Вот профессор Стогний Афанасий Прокофьевич. Вел курс композиции. Ученик Римского-Корсакова, друг Глазунова. У меня сохранилось несколько его этюдов. Они чем-то напоминают музыку, с которой вы познакомили меня... Я все время думала. Перелистала все ноты. Просмотрела фотографии, письма. Не знаю, может быть, это заблуждение... И вас собью с толку...

- Да нет, спасибо большое, Асмик Вартановна. Нам любая ниточка может пригодиться.

Я вгляделся в фотографию профессора. Бородка, усы, стоячий воротничок, галстук бабочкой. Пышные волосы.

- Вы не знаете, он жив?

- Не думаю, - грустно ответила Асмик Вартановна. - Я была молоденькой студенткой, а он уже солидным мужчиной...

Да, вряд ли профессор Стогний жив. Впрочем, девяносто лет, как уверяют врачи, вполне реальный возраст для любого человека. Во всяком случае теоретически. А практически? Надо проверить.