Записки прижизненно реабилитированного

Расширенное партийное бюро, на котором рассматривалось положение дел на вверенном доценту Филину факультете, проходило бурно. Тон задавал директор, профессор Павлин. Выходило, что обезвреженный Иголкин совершил преступления и пустил корни на факультете лишь потому, что этому способствовал декан, который оказался неспособным управлять студенческим коллективом. Поняв установку, собравшиеся накинулись на Нестора Поликарповича. Надо сказать, что Филин знал управу на Павлина и перед заседанием партбюро заходил к своим покровителям в Управление высших и средних экономических учебных заведений просить о поддержке. Узнав о существе дела, те ответили неопределенно. Но оказалось, что Управление не подвело. Присутствующий на заседании высокостоящий начальник, подождав, пока все отговорятся, с иронией заметил:

— А где был руководитель института, профессор Павлин, когда Иголкин пускал свои преступные корни в студенческой среде?

Все поняли установку. Самые смелые набросились на директора. В итоге и директор, и декан получили по строгому выговору с предупреждением по партийной линии. Кроме того, Павлин дал выговор Филину по линии административной, а сам получил такое же взыскание от Управления. Оба остались работать на прежних местах, и оба надолго запомнили бывшего студента Василия Иголкина.

Ночью, после заседания партийного бюро, к Нестору Поликарповичу во сне явился его погубитель Василий Иголкин, точнее — не сам злодей, а его личное дело. Улыбнувшись с маленькой фотографии, Иголкин спросил:

— Нестор Поликарпович, как используются в наше советское время развалины Иверского монастыря на Валдае? — Не дождавшись ответа, он заявил: — У вас нет достаточной твердости в знаниях.

Личное дело Иголкина приходило в сновидениях каждую ночь, а вопросы становились все хуже:

— Нестор Поликарпович, поясните, какая экономическая выгода получена от закрытия монастырей? Сколько их было в проклятом прошлом и сколько осталось в СССР?

— Нестор Поликарпович, скажите, пожалуйста, какие реки пересекал поезд, который в 1920 году вез на атеистический смотр в Москву мощи и раку Александра Невского из Троицкого собора Александре-Невской лавры в Петрограде? Где сейчас спрятаны мощи?

Нестор Поликарпович чувствовал, что сходит от снов с ума. Избавление принесли не врачи. Во второй половине дня, когда Филин подсчитывал, сколько часов осталось до новых ночных мучений, в деканат пришел незнакомец. Предъявив удостоверение сотрудника МГБ, он потребовал личное дело бывшего студента Василия Иголкина. В тоненькой папке ничего не было, кроме автобиографии, анкеты, документов о сдаче вступительных экзаменов, аттестата зрелости, данных об учебе за полтора года и приказов о зачислении в институт и переводе с первого курса на второй. Тем не менее сотрудник МГБ забрал личное дело с собой, заявив, что оно необходимо для ведения следствия. Филин понял, что он спасен: теперь и сам Иголкин, и его личное дело находятся в надежном месте, откуда возврата нет. Сновидения действительно кончились. Филин забыл об Иголкине.

Ночью перед приходом бывшего студента в деканат кошмарное сновидение повторилось. К Филину явилось на этот раз не личное дело, а сам Василий Иголкин.

— Быстро назовите прежние названия городов, носящих имя товарища Сталина. Это необходимо для возвращения отнятых исторических наименований, — потребовал студент.

Декан страшно закричал. На крик сбежалась вся семья. Вызвали «неотложку». Несмотря на запрет врача и причитания деканши: «Нестор, побереги себя», — Филин утром пошел в институт, навстречу своей судьбе.

— Здравствуй, здравствуй! — с не меньшей робостью, чем обратившийся к нему с приветствием Иголкин, ответил декан. — Зачем пришел и что ты от нас хочешь?

— Хочу восстановиться на учебу, — заявил погубитель. — Я освободился по амнистии со снятием судимости. Вот справка, подписанная самим полковником Чеченевым! Вот зачетная книжка, в которой есть ваша подпись. — Иголкин протянул документы декану.

— А личное дело ты тоже принес? — спросил Филин с тревогой.

— Личное дело? Нет. А зачем? Оно находится у вас в канцелярии, — удивился бывший студент.

Нестор Поликарпович понял, что он спасен. Иголкинское личное дело отсутствовало, а раз не было личного дела, то не было и человека. Обретя былую уверенность, Филин твердо сказал:

— Ни о каком восстановлении в институте не может быть и речи. Твой Чеченев нам не указ.