Записки прижизненно реабилитированного

Татьяна видела, что у студента ничего не получается. Он выходил из стычек побитый и поверженный. В тело вселилась боль. Боль нарастала и становилась невыносимой. Появился страх перед уроками и перед учителем. Но в один прекрасный день страх превратился в ненависть. Василий сумел отразить удар и нанести свой. Балерина уже давно ненавидела Ивана. Она, как бешеная кошка, была готова вцепиться когтями в его лицо. Когда удар студента достиг цели и глаза учителя на секунду затуманились болью, ее охватило дикое торжество.

Ушаков уловил перемену, произошедшую в ученике. Он с удовлетворением сказал:

— Теперь у тебя дело пойдет. — И добавил: — Ты должен уметь ненавидеть и знать, что такое ненависть. Тогда будет и реакция, и удар. Одного инстинкта самосохранения в нашем деле мало.

Иван перестал избивать студента, а через три месяца прекратил занятия. Ученик освоил первоначальный курс. На большее учитель не рассчитывал. Полковник Чеченсв не подозревал, что заключенный Иголкин мог обидеть теперь не только лягушку.

Уже под конец обучения Татьяна из переговоров между Ушаковым и студентом поняла, что занятия таили в себе смертельный риск. Иван был предупрежден под специальную расписку, что должен забыть о своем знании приемов рукопашного боя. На формуляре бывшего разыскника было написано: «Особо опасен при задержании».

На формуляре бывшего студента красовалось: «Склонен к побегу».

Если бы кум узнал через стукачей, что двое заключенных с такими задатками занимаются боевой подготовкой, то можно было бы раскручивать лагерное дело. Такое дело звучало как поэма: выявлена преступная группа, имевшая целью развязать террор в лагере, организовать побег и развернуть террористическую и диверсионную деятельность против Советского государства. Оперчекистов ждала награда, а раскрытых преступников — новый срок с отбытием наказания в лагерной тюрьме. Зона лагеря по сравнению с этим застенком считалась если не раем, то курортом.

В дальнейшем учитель не забывал поддерживать форму своего подопечного. С истошным криком:

— Падло, задавлю! — он внезапно бросался на студента.

Окружающие ничего не понимали. Они знали, что разыскник и студент дружны и кушают вместе. Нападение объясняли диким нравом Ивана. Иногда парню удавалось избежать ударов. Однажды он отразил нападение и поверг Ивана на землю.

Заключенные удивились:

— Ну и студент, завалил Самого!

Авторитет Василия среди бандеровцев, которые видели происшедшее, повысился. Они его больше не трогали.

— Теперь он умеет за себя постоять! — восхищалась Татьяна.

4. Им не хватило этого дня и вечер показался коротким

Поезд развил предельную скорость, возможную на разбитом пути. Казалось, что он стремится подняться в воздух и умчаться прочь от постылой земли, исковерканной лагерями. Картина Медного Рудника померкла. Изношенный вагон сильно трясло. Татьяна не замечала качки. Она думала о незнакомце. Балерина не была милосердна и сентиментальна. Но рассказ студента ее потряс. Вместе с ним она побывала в Медном Аду и теперь смотрела на человека, который смог устоять и вышел из пекла. Татьяна имела и свой лагерный опыт, но он был не столь тяжел, хотя… Находясь в культбригаде, артистка выходила за ворота лагеря лишь на концерты. Тяготы и горе подруг по женской зоне, бывших на общих работах, не очень трогали балерину в ее эгоизме.

«Какой он мужественный и сильный! — поражалась Татьяна. — Он столько вынес и не содрогнулся. Этот юноша превратился в мужчину, но остался в душе ребенком, чистым и непорочным. Он умеет читать в сердцах, — отметила балерина, рисуя в воображении портрет незнакомца. — Он разгадал меня и проник в сердце». Вторжение в сокровенный мир больше не смущало и не вызывало былого протеста. Глаза ее были задумчивые и удивленные.

Татьяне хотелось слушать дальше, но рассказ подходил к концу. Они стояли друг против друга в купе. Студент, как бы думая про себя, говорил негромко:

— Еще недавно я не представлял, что такое может происходить в середине XX века и особенно в нашей стране. Ее небо казалось светлым и безоблачным. Мы верили, что живем под солнцем сталинской конституции, а оказалось… — Зазвучали слова самой оптимистической песни сталинской эпохи, пафос которой изменила тюрьма:

Широка страна моя родная,
Много в ней особых лагерей,
Я другой такой страны не знаю,
Где бы так же мучили людей…

Внезапно незнакомец остановился и добавил:

Молодым на каторгу дорога,
Старикам в земле у нас почет…