Когда он вывел актеров на сцену, было еще лучше. Мне говорили, что обычно он сверялся с пьесами, — кто куда пошел, кто на что сел. И просил автора внести в пьесу поправки. А тут — он давал актерам указания, советы, предложения — опережая текст пьесы, да так точно! Как и следовало по пьесе. Потом лишь заглядывал в страницу, и оказывалось — да, так и следовало по пьесе! Мне казалось, простите, что он един со мной, только гораздо умней и прозорливей… Он даже взял на себя роль автора, сопровождающего действие. «Эта история произошла в Ленинграде, на одной из улиц, в одном из домов…»
Вспоминается простодушная и мудрая телефонистка Катя, ее великолепно играла Люся Макарова. И совсем молодой еще Кирилл Лавров — ранние предшественники нынешних молодых, за которыми, хочу надеяться, будущее.
Как Зина Шарко в гневе кричала на племянника: «Это письма Маркса!» — когда он швырнул на пол ее заветную книжку.
И вот — она же: «Завтра воскресенье, можно поехать на озеро „Красавица“. Там очень хорошо. Я еще не была, но все говорят…» Это — вернувшемуся к ней Ильину.
А Копелян! Он сделал чудо из своей роли. Как шуточками прикрывал боль своего сердца! (Да и многих, да и моего…)
И все же, когда на прогоне спектакля мне дали рулончик билетов для знакомых, перед входом в театр я, смущаясь, предупреждал: «Не стоит смотреть, это случайная, маленькая пьеса, не получилась…» Но кто мог уйти со спектакля Товстоногова!
Вот уже и близится время прощаться с моим театром двадцатого века.
Я полюбил его неистово еще в школьные предвоенные годы. Низкорослый желтенький домик на Таганской площади (филиал Малого театра — теперь театр на Таганке). Спектакль «Без вины виноватые». И горло стиснулось в ниточку, и слезы, слезы… У меня так же было, как у Незнамова, — ни матери, ни отца. Я еще раз прорвался на этот спектакль, и снова — слезы, и в третий раз — опять… Потом выяснилось, что есть МХАТ! «У врат царства» Ибсена, где заглавную роль играл Качалов! «Дни Турбиных»… Уже и Хмелева мы не увидим.
Тошно было видеть спектакли о войне. К примеру, это: стук каблуков, кирзовых сапог по деревянным доскам сцены. А где — глина, снег, болота?..
Когда кончилась бесконечная война, я получеловеком вернулся «в гражданку». Двадцатый век перевалил на вторую свою половину. А театр? Впервые после войны я ринулся в театр. Блистающие ярусы, очень хорошие артисты… а театра на сцене нет! Он был убит войной. Долгие годы он пытался ожить. Это сразу же пресекалось начальством. Олег Ефремов говорил мне: «Если меня посадят, ты будешь носить мне передачи, если тебя посадят, я буду носить тебе передачи».
Но далее начались отдельные взрывы: театр Товстоногова, театр Любимова на Таганке, театр Эфроса. А теперь — это всем знакомо — Марк Захаров, Олег Янковский, Александр Абдулов — любимые мои. А в зале — «новые русские» с сотовыми телефонами.
Появились театрики и в подвалах — ростки двадцать первого века. Печальные или нет? Не известно.
Из разговора с детьми во дворе
«А у нас в квартире газ. А у вас?»
Мне надо было бежать к больной жене.
У нас во дворе так. А у вас?
А над ним — ангелы
В телефонном разговоре журналистка спросила: «Какое произведение искусства произвело на Вас самое сильное впечатление в эту неделю?» Я сказал, что об этой неделе — не могу, телевизор смотрю редко… Сказал бы о Пастернаке, об Иисусе Христе, но они не в эту неделю жили.