Записки наводчика СУ-76. Освободители Польши

Стала утихать стрельба, и потихоньку немцы начали сбавлять свой пыл. Уже не видно больше перебегавших от укрытия к укрытию гитлеровских молодчиков. Теперь нам стало слышнее гул боя, шедшего в районе Бюттова.

Тяжелые потери

Бой, судя по гулу, был нелегкий как для наших, так и для немцев. Вот почему гитлеровцы так упорно рвались к этому шоссе – ведь по нему они могут перебросить свои части на помощь в Бюттов, это прямая дорога. И как бы в подтверждение наших рассуждений неожиданно, слева на шоссе, показалась колонна немецких машин, укрытых тентами. Нашего огня было явно недостаточно. Сидоренко доложил по радио Немчинову, а он, в свою очередь, начал добиваться помощи артиллеристов. Но, как говорят, «дорога ложка к обеду». Артиллерийский налет на дорогу состоялся с явным опозданием. Нам удалось разбить только два грузовика, остальные же проскочили в сторону Бюттова.

Сидоренко все время корректировал огонь нашего орудия. Иной раз ему плохо удавалось засечь разрыв, он становился на свое сиденье и, высунувшись по пояс из-за брони, по ТПУ давал корректировку. Иван сноровисто заряжал и бойко докладывал: «Осколочным готово». Я уточнял наводку, вносил коррективы и производил выстрел.

Неожиданно в шлемофонах голос Сидоренко замолчал. Я повернул голову в его сторону и увидел, как он начал сползать вдоль борта вниз. Что произошло, я сразу не понял, но, увидав на его левой щеке струйку крови, понял, что произошло несчастье. Иван принял его к себе на руки и каким-то не своим голосом закричал: «Убило! Серафима убило!»

В шлемофонах эти слова прозвучали истошно. От головы до ног проскочила электрическая искра, как будто это меня убило, а не Серафима. Ноги мои стали как налитые свинцом. Что-то подступило к горлу, и страшно колючий комок остановил дыхание. Сразу стало тяжело дышать, я невольно потянулся рукой к воротничку гимнастерки и машинально рванул, отрывая вместе с пуговицами. Перед глазами наплывала пелена, это сами по себе текли слезы. Сознание того, что Серафима не стало, приходило не сразу, а медленно. Никак не верилось, а вернее, не хотелось верить, что смерть унесла самого близкого и дорогого для нас человека.

«Ты что, в своем уме?» – закричал я на Ивана. А зачем было кричать, и без того было видно, что человек уже умирает.

Пули шлепались о броню, напоминая нам о том, что бой еще не окончен. Но командир был еще жив, хотя в сознание не приходил. Иван держал его на своих коленях, одной рукой придерживал, чтобы он не сползал на днище, а другой старался забинтовать голову. Пуля попала в левую часть головы, выше уха. Точно установить, где рана и ее характер, не представлялось возможным, так как я продолжал ведение огня. Из боя выходить мы не имели права. Сам заряжал себе и сам командовал, сам же и корректировал результаты огня. Когда я увидел, что Иван стал накладывать повязку командиру на голову, я понял, что есть какая-то маленькая частица надежды на его спасение. А может, выживет? Надо немедленно отправить в медсанбат. Но из боя не выйдешь.

Когда заряжающий перевязанного Серафима уложил на днище, я крикнул ему, чтобы он переключился на внешнюю связь. Надо доложить командиру батареи о случившемся. Ответ командира был четким: «Из боя не выходить, продолжать удерживать занимаемый рубеж, но найти способ отправить командира с санитарами».

Сменив позицию, я послал Ивана уточнить, нет ли где поблизости санитаров. Он, как кошка, выпрыгнул в темноту и вскоре пришел с двумя бойцами, один из них был санитаром.

Осторожно вытащив Серафима из машины, уложили на плащ-палатку. Командир был еще жив, его грудь вздымалась и опускалась, как будто он хотел побольше захватить воздуха. Пришедшие с Иваном бойцы понесли его к санитарной повозке, которая была совсем недалеко за бугром. Иван окрикнул их и махнул, чтобы остановились. Подбежав к командиру, достал у Серафима из-за отворота куртки карту и принес мне. В кармане брюк нашел часы, которые были штатным имуществом боевой машины. Посмотрел, сколько времени, и протянул мне, сказав при этом: «Держи, командир!» Я глянул на циферблат, было два часа ночи. Ребята, пришедшие с Иваном, торопили: «Давай-давай быстрее, а то там есть такие, которым каждая минута дорога».

Я в последний раз глянул на Серафима Яковлевича, подумав: может, выживет командир?

Я тогда не знал, что выжить ему было не суждено. По дороге в медсанбат он скончался. Тяжела была утрата для нашего экипажа. Мы любили его как отца, как самого близкого и дорогого нам человека.

В машине стало сразу пусто и неуютно. Не стало с нами человека, который заполнял собою всю нашу боевую машину, он был в каждом из нас. С ним мы чувствовали себя уверенно и знали, что в трудную, решающую минуту он всегда найдет правильное решение. Кто был сам в таком положении, тот знает, что это такое, какое горькое чувство переживает экипаж. Осиротели – это не то слово, это нечто большее. Не стало учителя и наставника, а это значит, что надо самим принимать решения, находить правильные пути.