Записки грибника

— Скорей бы, устал уже плестись. Ползем как черепахи, надоело. Жрём, спим, идем. Сколько можно? — С этим ворчанием забрался на телегу, сердито пнул в спину развалившегося Степана, — Двинься. Развалился.

Лег на сено, подложив под голову, изрядно исхудавший мешок с продуктами и накрылся с головой своим плащом. Не хотелось ничего. Накатывалась черная тоска, такую можно заглушить или работой или выпивкой. Пить не хотелось, работы не было. Грустно. Но ещё грустней было от того что жить негде, денег осталось двадцать копеек, по нынешним ценам на неделю хватит, а потом? Придется принимать предложение Степана и идти к нему. У него мясная лавка, не мой профиль. Не работал я с продуктами питания, да и кому здесь нужны все эти Госты, ОСТы, правда молочку как читал в инете и в это время баловали по-черному, сметану мукой разводили, молоко водой бодяжили…

— Степан, ты спишь?

— С тобой поспишь, лягаешься как корова, чего тебе?

— Ты говорил у тебя лавка.

— Есть такое, а тебе зачем?

— Всё как то было недосуг спросить, а ты только мясом торгуешь?

— Не только, ещё сало делаем с чесночком. Ну, иногда пирожки с требухой печем, но это ближе к празднествам каким, но больше одно мясо идет.

— А котлеты делаете?

— Это что за зверь?.

— Ну… — я протянул, лихорадочно вспоминая кулинарию древности, — скобленки это, вы их на продажу делаете?

Он сел на телеге, — Кто ж их на продажу то делать будет, так для себя, стариков побаловать, детишкам малым или болезным каким.

— А кости куда?

— Мыловары берут, на клей вываривают…

— А…

— Погодь, — Прервал он меня и соскочил на бревенчатую палубу парому. Я поднял голову, посмотрел на приближающийся берег, осталось с десяток метров. На небольшом пирсе толпился народ, стояли запряженные телеги, а чуток в сторонке стояла группа верховых, человек десять, одетых в стрелецкие кафтаны, — О, мои. Куда это они? — Он прошел вперед и встал на самом краю.

Заскрипели деревянные брусья, засуетились паромщики, перекрикиваясь между собой, и с глухим стуком мы причалили. Упали мостки, всхрапнула лошадь, запряженная в первую повозку. Макар взял под уздцы, нашу клячу и коротко простучав колесами по бревнам, мы съехали на землю, Степан, обнимался с одним из стрельцов соскочившего со своего коня, отъехав в сторонку и остановились. — А ты чего не к своим… — Спросил Макара, подошедшего чтоб положить торбу с овсом.

— А ну их, злыдни они. — И не объясняя ничего, перешел на другую сторону и принялся копаться в вещах.

'Интересно, что такого они ему сделали?'

— Макар, а чего ты на них такой злой?

— Я? Злой? — Преувеличенно удивленно переспросил, стрелец.

— Да. Ты. Они тебя чем-то обидели? — Шутливо спросил его.

Он осклабился в кривой усмешке, — Тати, они. — И излишне громко ответил.

За моей спиной раздался молодой голос, — Сам ты тать, а мы на государевой службе. А ты человече, кто будешь?

Я медленно повернулся. На невысокой лошади сидел молодой парнишка, крепкий такой, кабанчик, на вскидку лет двадцати, с небольшой курчавой бородкой, яркие губы, щеки. На голове шапка, эдаким пирожком с меховой опушкой. Таких любят рисовать как дамских угодников, может его девки и любили, только мне не понравился пустой взгляд, смотревший на меня, сквозь меня…

— А… — начал отвечать, но меня перебил Макар.

— Филарет. Тебя, кличут, ступай с богом и не доводи до греха

— Макарка, ежели с тобой говорить захочу… Я лучше с псом шелудивым словом переброшусь.

— Филарет! — Раздался окрик со стороны парома, — Иди сюда! Тебе что мое слово ужо…

— Да иду, — Откликнулся, полуобернувшись, всадник, разворачивая коня. И уже почти отъехав, бросил через плечо, — А с тобой мы ещё встретимся, на узкой дорожке, тварь.

Я проводил его взглядом и повернулся к Макару….

— Оставь, Федор, тебя не касается, — он не дал мне, рта открыть. И закричал Степану, — Мы поехали. Догоняй. — Причмокнув, хлопнул вожжами по тощему крупу нашу кобылку, заскрипели колеса, и мы потихоньку поползи от переправы.

Догнавший нас стрелец молчком запрыгнул на задок телеги и, не оборачиваясь, глухо выругался.

— Ты чего Степан? — тронув за плечо спросил его.

— Дед мой представился, как мы в поход на Псков пошли, он слег. А месяц назад помер.

Макар, оглянулся и пробормотал, — 'прими господи, душу. Раба твоего' перекрестился — а домашние как?

— Бабка, как ты помнишь, ещё в позапрошлое лето, отдала богу душу, а остатние все живы здоровы. Макарка, давай сначала ко мне, в слободу. — И спросил меня, — Федор поживешь у тестя моего? Я завтра или послезавтра тебя к себе заберу. Только ты это, — он примолк, рассматривая меня в упор.

— Чего? — До меня дошло, — не беспокойся, буду нем как рыба, без повода рот не открою.