Записки городского сумасшедшего

Раз таким образом все оборачивалось, Роман, исчерпав все благородные способы решения проблемы (а опускаться до неблагородных было не по его правилам), написал Оле, что пришло время разводиться. Она сообщила эту новость Руслану и его матери, и те от счастья достали водку, начали ее пить и рассуждать о размере обозначившейся уже на горизонте солидной прибавки к их доходу.

И здесь Оле какое-то чутье подсказало, что надо раскрыть тайну и сообщить, что все богатство ее мужа – не более чем плод ее воображения, и вообще то, что она писала на заре их знакомства, – только милая шутка, чтобы показаться более привлекательной предмету обожания. И она рассказала, как было на самом деле: муж ее, Рома, – тракторист и зарплату имеет не более двадцати тысяч в месяц, да и то не всегда. Остальной приработок, который бывает время от времени и который еще меньше, приходит не вполне легально, так сказать, мимо кассы (что, впрочем, обычное дело)…

Злой рыцарь от такого положения дел пришел в негодование и, несмотря на всю глубину чувств (и, конечно, ввиду всего коварства своей души), не смог простить возлюбленной обмана. Как ни пытался он с собой бороться, но, следуя велению своей дрянной природы и совету матери, на другой же день посадил обманщицу в такси и отправил домой к законному супругу. Не остановил негодяя и тот факт, что Оля была от него беременна.

Рома принял жену с распростертыми объятиями. Той, другой, он велел убираться прочь и не занимать больше законное место его любимой жены на семейном ложе (сам, однако, подумал, что теперь опять придется неудобно трахать ее за клубом). Роминого благородства хватило с лихвой, чтобы и простить факт побега, и смириться с фактом нахождения чужого ребенка в животе у супруги. Конечно, поорал он на нее, пообзывал последними словами да пощечину дал. Но это так только для проформы: благородство благородством, но и размазней казаться нельзя.

И с этим радостным событием – возвращением Оли – все беды разом ушли: отца снова закодировали, брата выписали из больницы, и ее родители снова благословили дочь на счастливую семейную жизнь («главное, чтоб ей лучше было»).

Здесь настает счастливый финал нашей истории, рассказанной весьма сжато, но содержащей страсти, любви и благородства, кажется, столько, что самых скупых на чувства зрителей заставила бы пустить хотя бы одну слезу – слезу радости за героев. Мы же рассказанным и ограничимся, предоставив право на остальную работу тем, кто занимается этим профессионально, если они найдут эту историю достойной превращения в шедевр мелодраматического киноискусства.

Что до моего мнения, так я убежден, что сценарий вышел бы не хуже, чем бывает у них, в кишащих страстями жарких странах, а то и еще чувственнее, на зависть всем – в этом мы тоже преуспеваем, не говоря уже про все остальное.

Конкуренция

Иван Михайлович стоял на сцене, важный и гордый, и декламировал стихи собственного сочинения немногочисленной публике. Сейчас он произносил строчки, особенно им любимые:

…А сейчас не то, что раньше!

Ложь и подлость миром правят!

Вот вопрос: что будет дальше?

И кто теперь это исправит?

Говорил он это с такой интонацией, будто самые насущные вопросы им подняты, будто голос всего нашего многострадального народа звучал в этих строках, будто сейчас вот они будут произнесены – и народ наконец услышит и поймет то, что давно уже должен понять, и сможет зажить без подлости, лжи и такого прочего, с чем он, по мнению автора, жил раньше. С большим пафосом произносились эти слова, при этом левая рука держала толстую тетрадь, а правая жестикулировала, чтобы усилить эффект.

Несмотря, однако, на весь артистизм, подачу и важность темы, никто из сидящих в зале его не слушал. А присутствовало там всего десять человек, таких же поэтов местного масштаба, которые, хотя и пришли сюда вроде бы для того, чтобы и на людей посмотреть, и себя показать, жаждали только второго. И потому, когда не были на сцене, а находились в зале, только зевали, глядели по сторонам и мечтали о том, чтобы поскорее уже закончилось очередное выступление.

После Ивана Михайловича, которого проводили жидкими аплодисментами, на сцену вышел Николай Васильевич. Он открыл свою толстую тетрадь в нужном месте, принял позу и начал чтение:

Сегодня мне бы убежать

От вездесущего порока,

Чтоб справедливость повстречать,

Звучавшую из уст пророка…

Закончив выступление, он поблагодарил публику, которая только по этой благодарности поняла, что выступление окончено и пришло время аплодировать. Хлопали все, за исключением Ивана Михайловича: он не мог этого делать из чувства конкуренции. А конкурировать со вчерашнего дня было за что.