Записки дунайского разведчика

Летели госпитальные дни. Я продолжал жить и этим очень удивлял и радовал врачей.

Позднее я узнал, что своей жизнью я обязан не только искусству наших хирургов, но и заботе и вниманию медицинской сестры Тоси Михайловой, которая несколько раз отдавала свою кровь, чтобы помочь мне.

После операции меня перенесли в палату, положили на койку возле окна. Знакомые руки осторожно сняли повязку с левого глаза. Яркий свет ударил, заставил зажмуриться. Но через несколько секунд я снова открыл глаза. Первой увидел Тосю Михайлову. Она сидела рядом на стуле. Я с интересом и благодарностью смотрел на девушку в белом халате, которая спасла и выходила меня. Это была симпатичная блондинка лет двадцати, с милым лицом и ласковыми глазами.

Я пристально рассматривал Тосю. Уже целый месяц я знал ее, но сейчас видел в первый раз. И странно, мне казалось, если б всех сестер госпиталя собрали вместе, я все равно узнал бы Тосю.

Она заметила мой взгляд, спросила:

- Алеша, ты узнал меня?

- Конечно.

Сестра показала на подоконник и на тумбочку.

- Видишь, сколько цветов? Это принесли твои друзья-моряки.

Действительно, рядом в вазе, а еще больше в стеклянных банках стояли цветы.

- Тося, можно, я подарю букет вам?

Сестра заулыбалась.

- Конечно, но это ты сделаешь вечером, когда я закончу дежурство и зайду к тебе.

Д"нь был солнечный, летний. В палату через открытые окна входил свежий теплый воздух. Я наслаждался дневным светом. После месяца в изоляции было очень приятно ощущать свет, видеть и слышать людей. У меня появилось такое радостное настроение, что я даже подумал, что скоро поправлюсь и вернусь к друзьям на флотилию. Я еще не знал, в каком состоянии находился.

Общительная Тося познакомила меня с моими соседями по палате. Их было двое. Слева от меня помещался молодой летчик сержант Георгий Дураков. Он был ранен в голову и в руку. Дальше к двери лежал тяжелораненый артиллерист сибиряк Николай. У него был поврежден позвоночник.

Тося ходила по палате, но все время искоса поглядывала на меня. Я чувствовал, что она чего-то опасается. Но чего именно, догадаться не мог.

Все что-то скрывали от меня. Но что?

Было тепло. Чтобы не причинять боли, меня покрыли только простыней.

Тося ушла. А мне тут же захотелось осмотреть самого себя. Но как это сделать, если нет сил повернуться?

Хотел приподнять голову, она закружилась. Отлежавшись, стал осматривать себя лежа. Приподнял вверх правую ногу. Увидел, что она забинтована. Сперва пошевелил пальцами, потом согнул ее, нога хорошо гнулась. Только мешали бинты, да болели раны. Я приподнял левую ногу. И она оказалась забинтованной. Попробовал согнуть - она гнулась хуже и болела сильней.

"Это ничего, что раны болят, - попытался успокоить сам себя. - Их врачи быстро залечат. Важно, что ноги целы".

Осмотром ног остался доволен. Но почему плохо слушаются руки?

С большим трудом приподнял над простыней правую. С ужасом увидел, что ниже локтя руки нет. Обрубок был забинтован. Осторожно опустил его на койку.

Неожиданный удар ошеломил меня. "У меня нет правой руки. Кошмар. А как с левой рукой?"

Сознание не хотело мириться с такой потерей в восемнадцать лет. "Нет, нет. Не может быть!" - успокаивал я сам себя. С чувством тревоги поднял вверх левую руку. В воздух поднялась вторая забинтованная култышка.

Долго я лежал в тот раз как громом пораженный. Сознание никак не хотело мириться с большим несчастьем.

"Я плохо вижу. Может, просто не рассмотрел и мне показалось, что нет у меня рук", - подумал я с отчаянной надеждой.

С большим трудом поднял снова вверх правую руку. Нет, глаз мой видел все хорошо. Левую руку вторично я уже не стал проверять.

"Безрукий инвалид", - мельнула горькая мысль.

Казалось, слезы способны были прожечь кожу. Все это видела Тося, но она не подошла ко мне в это время, и я ей за это до сих пор благодарен. В такую тяжелую минуту надо остаться один на один с самим собой.

Слезы все текли из глаз. В те минуты я еще не представлял, какие тяжелые испытания ждут меня.

Мой глаз высох. Я притих, наступила апатия. Мне стало все безразлично. Принесли обед, я отказался от него. Тося не стала настаивать. Она молча убрала с тумбочки тарелки. Как мне удалось уснуть, я и сам толком не понял. Открыл глаза уже под вечер. На тумбочке стоял ужин. Возле меня сидела заплаканная Тося. Я посмотрел на нее, и мне стало ее жалко. Заставил страдать хорошую девушку.

- Алеша, выпьешь горячего чая?

У меня было такое состояние, что есть или пить было просто мучением. Но, я не хотел доставлять новых неприятностей сестре.

- Хорошо, - согласился я.

Тося ловко напоила меня из граненого стакана.

Она не ушла из палаты и после ужина и стала рассказывать какие-то довоенные смешные истории из ее жизни в Ленинграде. Она отвлекла меня от грустных мыслей. И я не заметил, как заснул.

Утром проснулся от яркого солнца. По палате шагал Георгий в госпитальной пижаме. Он заметил, что я проснулся, подошел к моей койке:

- Ну моряк, проснулся? Тосю ищешь? Сейчас придет твоя Тосенька.