Забегая вперед, скажу, что швейная машина мне впоследствии причинила немало огорчений, я ее поместил на подводе под брезентом, но брезент протекал и весь механизм так проржавел, что пришлось машину выбросить. А половник я привез в Москву и с торжеством подарил жене. Это был мой единственный военный трофей. А вот ножик, сколько я ни искал, так и не мог найти, ни в Белоруссии, ни в Польше, ни в Германии.
Возвращаюсь к прерванному рассказу. Расспрашивая поляков о том, не стоят ли где в немецких хуторах лошади, особенно белые, мы заехали довольно далеко. Одну белую лошадь видели, да такую старую, что пришлось от нее отказаться. Тогда я решил отказаться от своей мечты о белых лошадях и сказал, что хочу коней любой масти и хочу коляску. В конце концов, в своей же роте я всегда сумею обменять лошадей на более подходящих по масти и по резвости.
Поляки нам указали один хутор, где, по их словам, немец хозяин не успел убежать и прячет двух лошадей. Поехали. Я пошел прямо в дом, мои спутники стали заходить в надворные постройки. Старик-хозяин выскочил, прошел мимо меня.
В большой комнате я застал женщину с двумя детьми. Она смотрела на меня испуганным, измученным взглядом.
— Kein Angst? Kein Angst? — повторил я несколько раз.
Она села, трехлетний мальчик забрался к ней на колени и уставился на меня недетскими, ненавидящими глазками, старшая девочка лет семи по приказу матери подошла ко мне, сделала книксен, я ее погладил по головке.
Женщина предложила мне кофе, я отказался и, с трудом подбирая немецкие слова, заметил, что раньше, наверное, нашим военнопленным она вряд ли давала хотя бы картофельные очистки. Она что-то ответила — я не понял. Потом она сказала, что старик — это ее свекор, а муж на фронте во Франции.
Вообще, где бы я ни разговаривал впоследствии с немками — везде их мужья, отцы, братья и сыновья сражались только на Западных фронтах. Они лгали из страха перед нами.
Вошли старик-немец, Литвиненко и Самородов.
— Сергей Михайлович, старик плачет, не хочет коней отдавать, а кони, как птицы, и коляска есть мировая, — сказал Литвиненко.
Я встал, погладил по головкам детей и пошел вместе со всеми в конюшню. Старик плача говорил, что кони молодые, им только по три года, их никогда не запрягали. Самородов тотчас же полез коням в пасть. Все убедились, что зубы были сточенными.
Я дотронулся до автомата Вани Кузьменко и, погрозив старику пальцем, стал его хлопать по спине.
Кончилось тем, что мы запрягли коней в коляску и поехали. А старику в утешение я оставил записку, что он «содействовал успеху Советских войск».
По дороге мы еще прихватили у немцев пару коней и подводу, в пустом доме разыскали овец, несколько кур и сало и с торжеством въехали в расположение роты. С того дня я стал ездить в коляске. Кучером назначил нашего дневального (денщика), старика Куковицкого.
Надо сказать, что тогда и в других воинских частях широко практиковалась конфискация лошадей у немцев. Иногда этим злоупотребляли, забирали коня, а за несколько километров меняли его у поляков на литр бимберу — такова была неофициальная такса.
А вот как однажды при моем непосредственном, но невольном участии мы забрали коня у поляка.
Во время одной из экспедиций за конями разговорились мы с поляком-хозяином хутора. Он сам предложил нам сменять своего коня на одного из тех, которые были запряжены в мою коляску. Он вывел не коня, а прямо Сивку-бурку игреневой масти с сединой по бокам, звездочкой на лбу. Я поглядел на нее и пришел в восторг.
— Сергей Михайлович, тебе нравится? Только нам не мешай, — сказал Самородов, он повернулся к поляку и предложил ему испытать резвость его коня.
И тут же Самородов вскочил на польского коня и поскакал, а Литвиненко вскочил в коляску, взял у Куковицкого вожжи и тоже помчал во весь опор.
— Да ты что? Ведь мы освободители! — кричал я, дергая Литвиненко за рукав.
— Потом, потом, — отмахивался Литвиненко и хватил кнутом по лошадям.
Фигура отчаянно размахивавшего руками поляка постепенно уменьшалась.
С того дня игреневая лошадка запрягалась в мотоколяску справа от дышла.
К себе в коляску я позвал Пугачева. Уже давно мне пришлось признать его техническое превосходство, а он простил мои на него прежние нападки. Мы сделались друзьями и во время этих поездок много разговаривали по душам.
К сожалению, не более недели пришлось нам ездить вдвоем в коляске.
Однажды ехали мы впереди роты и остановились возле одного немецкого хутора. Зашли вдвоем в дом, заказали немке сварить нам кофе, а я разложил провизию и стал угощать Пугачева. Всегда угощал я, Алексей Андреевич был такой удивительный бессребреник, что никогда никаких запасов не держал.
Куковицкий распряг лошадей пастись и присоединился к нашей трапезе. Тут мы услышали шум и увидели, что мимо дома промчалось, поднимая пыль, несколько танков Т-34.
Когда же мы после обеда вышли наружу, то вместо коляски увидели сплошное месиво из деревяшек и железок. По гусеничному следу мы поняли, что один из танков свернул с дороги, переехал через кювет и нарочно раздавил наш экипаж. Пришлось нам дожидаться ротного обоза.