Запасной инстинкт

За этим занятием его застал телефонный звонок. У Шостака екнуло где-то под сердцем. Он бросил пустой пакет в куст молодой черемухи и полез в задний карман брюк. Там находился телефон, номер которого знал только один человек в этом городе: Ожегов.

— Витольд Романович, я не знаю, по чью душу прибыли трое из полиции города Слянска, но то, что пять минут назад они вышли из нашего РОВД, — случившийся факт.

Шостак посмотрел по сторонам, снова прижал крошечный телефон к щеке и осведомился:

— А Никитин был среди них?

— Не знаю. Они выходили из здания с нашим сотрудником. Куда последовали — я тоже не в курсе. В контакт с руководством, насколько мне известно, не вступали, поэтому трудно что-либо выяснить, пока я их не увижу. Как выглядит Никитин?

— Лет тридцать пять на вид. Русые волосы, рост примерно сто восемьдесят, крепкий, на лбу шрам около двух сантиметров, похожий на…

на лбу шрам около двух сантиметров

— Он здесь, — перебил Шостака Ожегов, вспомнив одного из троих со шрамом на лбу.

— Спасибо, — поблагодарил врач. — Когда появятся новости, звоните сразу же.

У него уже не было времени на то, чтобы попрощаться с утками.

Гостиница. Компьютер. «ТТ», спрятанный в противопожарном рукаве. Все это молнией рассекло спокойствие Шостака и занозой засело в сознании.

Такси!..

Вестибюль «Фудзиямы».

— Меня никто не спрашивал?

Сумка, вещи, компьютер, пистолет, будь он трижды проклят!..

Сдавать ключ нельзя. Пусть сидят и ждут.

Уже отойдя на достаточное расстояние от гостиницы, Шостак успокоился, нашел в переплетении улиц тихий тенистый дворик и сел на лавку. Здравые мысли возвращались к нему, как вода во время прилива.

Он не может бегать вечно. Дни, полные тревог и оглядок, скоро закончатся. Ему не вынести этой гонки. Вскоре Никитин задержит его в какой-нибудь подворотне или очередной гостинице. Так ловят квартирных воров или уличных грабителей, срывающих шапки с прохожих. Его, Витольда Шостака!.. Этому нужно положить конец, иначе жизнь окрасит не оттенок благополучия, чего он добивался все это время, а совершенно отчетливый колер коридоров тюрьмы.

Врач поставил сумку на лавку, сунул в нее руку и вынул бумажный сверток. В нем хранился «ТТ», купленный у Морика. В глазах Шостака появился хищный блеск, едва оружие коснулось его ладони. Они горели так, когда он со скальпелем в руке приближался в лаборатории ЦПЛ к испытуемому.

— Сумку мы оставим в камере хранения, — прошептал в каком-то экстазе Шостак, засовывая пистолет за ремень брюк и не замечая, что говорит о себе во множественном числе. — На вокзале. Там ведь она обязательно должна быть.

Убить врага. Пересмешника. Того, кто идет по его следам, не успевающим остывать, думает так же, как он, Шостак. Убить Никитина.

— Он сумасшедший, — продолжал шептать Шостак, вызывая недоуменные взгляды прохожих. — Да, сумасшедший. Это я как врач говорю. Нормальный человек не способен думать так. Он не наступит на гвоздь, жена не испугает его, спрятавшись дома за дверным косяком. Потому что этот ублюдок обязательно проверит, нет ли там кого. Это я как врач говорю.

Шостак зашел на вокзал, как танкер протаранил всех, кто стоял в очереди в камеру хранения, и пробрался к сухонькому старичку, выдававшему жестяные номерки.

— Сумка, — глухо прогудел Шостак. — Одна штука. До завтрашнего вечера.

Узнать местонахождение райотдела Ожегова, в котором, по его словам, появилась группа из Слянска, не составило для бывшего главврача ЦПЛ никакого труда. Ожегов был на месте, в своем кабинете. Заодно Витольд Романович услыхал еще одну новость. После двухчасового отсутствия группа снова вернулась в РОВД и сейчас находилась там.

— Я успею, — улыбнулся Шостак, отключая телефон.

— У вас когда ремонт последний раз делали? — спросил Стариков, разглядывая интерьер кабинета Булгакова.

— В РОВД, что ли? — отвлекся от беседы с Никитиным Андрей. — Никогда. Откуда деньги-то? Раз в год мелких правонарушителей в кабинеты загоняем, они потолки белят, пол с окнами моют. А что?

— Ты Андропова-то сними со стены, — посоветовал Игорь. — Неактуально. Особенно в сочетании вон с той бутылкой из-под водки, что в урне лежит.

— Да пусть висит! — отмахнулся Булгаков. — Там, за портретом, дыра в стене до самых кирпичей.

— Итак, что мы имеем? — вклинился в бестолковый разговор Никитин. — Гражданин Ежов прибыл в совершеннейшем здравии в адрес, по которому он зарегистрирован вот уже двадцать лет. Нельзя сказать, что его любят соседи, истосковавшиеся по нему. Но они отлично помнят этого человека.

— Я бы тоже помнил человека, если бы он двадцать лет назад за мной и денно и нощно с топором в руке бегал, — веско заметил Саморуков, продолжая ковырять носком ботинка плинтус, находящийся в состоянии полураспада.