Запах смерти

Неприметный был «левым полушарником» с развитой аналитикой, логикой, способностями к математике и естественным наукам. Хоть левое, хоть какое другое, но все равно это не скрывало общей неисправности проводки. О себе подобных Неприметный читал исследования – много лет назад, когда ощущал в себе потребность знать то, что известно узким специалистам; когда еще считал, что это знание имеет какое-нибудь значение или пользу. Он прочел столько трудов об аномальной психике, что это уже стало его утомлять. Неприметный знал, что эмоции в нем выражаются не как у других. Страх и любовь для него пустой звук, простые абстракции – конструкты, – иначе он никогда не смог бы осуществлять того, чего на сегодня достиг.

Само собой, Неприметный не хотел попасться и делал все от него зависящее, чтобы этого избежать… Тем более что тюремная кухня никак не соответствовала его вкусам.

Масштабных ощущений, которые так или иначе ему импонировали, существовало всего два. Во-первых, колоссальный выброс адреналина от того, что он творил. Возможно, именно в этом и состояла вся суть – в аддитивном пристрастии к острым ощущениям. И эта зависимость каким-то образом соседствовала с полной анархией, которую Неприметный открыл для себя в убийствах.

Вторым масштабным ощущением был гнев.

Он являлся нечасто – слово «гнев» здесь, пожалуй, слишком слабое, – и те несколько раз, что он на него накатывал, сотрясая нутро и затопляя все чувства, были несравнимы ни с чем. Это было нечто до изнурения необузданное. Рассудок покидал его.

Вместо этого он видел перед собой нечто красное. Кровавое.

Примерно как в ту ночь в Бриджпорте, когда на его глазах медэксперты вынесли в мешке мальчишку Чампайна. Просто уму непостижимо, как Неприметный сумел тогда сдержаться и не бросился во двор Чампайна, разряжая свой «ЗИГ» в каждого встречного копа, криминалиста и водителя, а затем ножом приканчивая всех остальных.

Понятное дело, в живых он при этом не остался бы.

Но тогда, одолевая сверлящую мигрень ярости, он заставил себя опуститься на колени и с тоскливой злобой слушал, как кровь толчками шумит в ушах. Неприметный был ошеломлен, обнаружив в себе такой накал чувств – возможно, некую привязанность к маленькому выродку, – когда сгибался там на коленях, искореженный яростью из-за смерти мальчонки. Стоял минут пять, а то и дольше, пока сам собой не пришел ответ, вместе с которым рассеялась багровая дымка перед глазами.

В мешок для трупов мальчонку упек Человек-Собака – следовательно, его и надлежало убить.

Как раз это и произошло бы сегодня, если б Райда не спасли его собаки. Спасли уже дважды… трижды, если считать ту ночь в подвале чампайновской лачуги.

Ну да ладно, времени впереди предостаточно. Особенно при доминировании левого полушария.

Четвертого раза не будет.

Глава 35

– Мейс… Мейс, ты меня слышишь?

Я приоткрыл веки и, вероятно, пробормотал что-то вроде: «Гдзлыжу».

– Мейс, – надо мной нависло тревожное лицо Киппи, – ты не спишь?

– Да проснулся уже, – выговорил я невнятно, слыша себя как будто со стороны. – Киппи, меня тут подстрелили…

– Я знаю, Мейс, – ответила она. – Доктор сказал, с тобой все будет в порядке.

Я глядел на нее несколько секунд или, может, десятилетие, после чего выдавил:

– У тебя самые красивые глаза.

Он улыбнулась:

– Да, целых два. Я пришла сказать, что твои собаки у нас. Хорошо? – Кивком Киппи как бы подталкивала меня въехать в смысл ее слов. – Мы с Вабсом сегодня вызволили их из полицейского участка Лансинга.

Часы на стене показывали четверть двенадцатого (утра или вечера?). Я изо всех сил пытался сосредоточиться на том, что говорит мне Киппи, но она как будто то появлялась, то исчезала в темном туннеле, или, может, в этом самом туннеле плавал я. После того как ушли Хэнсон с Марром, мне здесь увеличили дозу обезболивающего и (или) дали какого-то снотворного.

Наконец я произнес:

– Девчонки в порядке?

– Их там в полиции вконец испортили. Пичкали человеческой едой.

– Тот козлина пшикнул в Виру газом, – помедлив, выдавил я.

– Она в порядке. Я позвонила в ветеринарию, и мне сказали, что делать. Вабс Виру держал, а я промывала ей глаза физраствором. – Киппи пристально вглядывалась в мое лицо, пытаясь понять, проникают ли хотя бы частично ее слова в мой обдолбанный череп. – А еще весь флакон собачьего шампуня, который был у тебя под ванной, я израсходовала на очистку ее шерсти.

– Как вы попали ко мне в дом?

– Мейс, мы же копы.

Мою осоловелость прорезал красный сполох.

– Этот гад знает, где я живу, – сказал я. – И наверняка хочет моей смерти.

Эта мысль отчего-то показалась мне ужасно забавной, и я закудахтал, как курчонок – все громче и продолжительней, – пока не увидел, что Киппи смотрит на меня без малейшего намека на улыбку. Откудахтав, я потратил еще десятилетие на рассказ про того наблюдателя в лесу и о том, что я точно знаю: это тот самый тип, что прятался под соснами в Гомсруд-парке.