Запах разума

— Не торопись, — сказал я. — Подумай над формулировками. Очень может быть, что ты права.

Смысла в словах не было никакого — Гзицино не знала нашего языка. Но мою позицию она поняла.

И подвинулась ко мне. В первый момент она пахла, как маленький пушистый зверёк, вроде кошки — но её запах тут же потёк и стал меняться.

Чтобы я лучше распробовал, Гзицино поднесла ладонь к моему лицу — а дальше принялась объяснять запахами вещи, которым совершенно нет названия на нашем языке.

Для них требовались краски, а не слова.

Для начала она воссоздала костёр — но я тут же понял, что это не просто костёр. Вместе с костром тут было всё его окружение: вечерний лес с его густым, смолистым, прелым запахом, ветер с реки, несущий сырость воды и запах влажного песка, мокрая от росы трава… Запахи, которые создавала Гзицино, смешивались с запахами живого мира вокруг — это было, почему-то, похоже на песню под гитару.

В её ароматической балладе поражала достоверность. Когда мы, люди, пытаемся создать, я бы сказал, «ароматизатор, идентичный натуральному» — каждый догадается, что это не настоящий запах, а суррогат. Не альпийский луг, что бы ни писали на этикетке, а освежитель для сортира. Девочка-лицин создавала полную иллюзию — с той только разницей, что запахи казались подчёркнуто, щемяще прекрасными. Так простой вечерний пейзажик приобретает трогательную прелесть на акварели талантливого художника.

А вокруг розовел догорающий закат, лес темнел, становился чёрным и плоским, дорога из литопсов начала смутно мерцать в сгустившихся сумерках какими-то голубоватыми созвездиями или соцветиями — а в тыквах-фонарях, висящих у входа в дом, медленно разгоралось золотистое сияние. Реальные запахи этого мира дополняли фантазии Гзицино, как фон и фактура бумаги дополняют и высвечивают смешивающиеся краски. Ароматы брали за душу, как ноты.

А художница-парфюмер смотрела на меня вопросительно, выжидающе и вопросительно — и меня вдруг осенило. Я обнял её и прижал к себе — и она прижалась, как котёнок, как маленькая девочка — сестричка по разуму — я вдруг понял, что, в действительности, означает это расхожее словосочетание.

Моя сестрёнка-ксеноморф. Не очередная сексапильная аэлита из фантастической грёзы любителя экзотических сальностей, нет — Ришка другого мира. Я не мог понять, как ей это удаётся — быть может, сверхчеловеческим, собачьим, переутончённым чутьём — понять суть и смысл за несколько часов, ухитриться раскрыться и довериться, как на Земле умеют только совсем маленькие дети и маленькие зверёныши. Она вызывала именно родственные, братские чувства — сумчатая девочка, покрытая шёрсткой, с громадными подвижными ушами пустынной лисицы…

Я внюхивался в неё, как в цветок. Она пахла костром, сосной, сырым песком, ветром, растёртой в пальцах травинкой, диким мёдом, перьями лесной птицы — запах превращался в запах, а я опьянел и ошалел от ароматов. К Гзицино присоединился Цвик и добавил экзотики. Динька дал ему понять, что готов внимать, и Цвик распустил, как павлиний хвост, веер тропических ароматов, пряностей из неведомых стран, солёного морского ветра — я уверен, что эта поэма говорила о скитаниях и красоте их мира. Этакие жюльверновские грёзы, я бы сказал — наивные мечты о приключениях, то, что всем нам присуще, откровенно говоря…

Денис посмотрел на меня повлажневшими глазами:

— Я — как немой, — сказал он почти шёпотом. — Всё понимаю, а ответить не могу.

— Охмуряют, — мрачно буркнул Калюжный. Подозреваю, что от этих ароматических симфоний ему было даже тошнее, чем от жареных личинок. — Психотропное это самое… правда, Вить?

— Я не знаю, — сказал Виктор. — Но уши мы развесили знатно. Бери нас теперь голыми руками…

Тем временем небеса залились глубокой ночной синевой — и фрау Видзико благодушно отослала всех спать. Явно пожелала спокойной ночи; не могу понять, как они ухитряются ароматически изображать сон, но запах характерный — не ошибёшься.

Это было необыкновенно мило, совсем по-семейному. Госпожа Видзико вела себя, как добрая бабуля — и остальные ей отменно подыграли. Старая дама умела создавать теплейшее ощущение родства и дружелюбия не хуже, чем юная Гзицино — видимо, у здешних дам это общая особенность.

Мы помогли молодым лицин прибрать место пикника и вместе с ними пошли к дому. У входа, под ярким тыквенным фонарём, меня остановил Нгилан.

Он тронул мою грудь и показал двух ос, ползающих по его ладони. Ладонь Нгилана была нежно-розовой, не как человеческая рука, а как подушечка кошачьей лапы; осы, покрытые пушком, выглядели удивительно мирно. Я задумался, почему мы называем их осами, они же больше похожи на пчёл — и вспомнил: мне нужно ещё четыре осиных укуса. Точнее, четыре впрыскивания их яда.

Нгилан напомнил, что моё лечение ещё не кончено. А мне здорово полегчало — я совсем об этом забыл.