Запах разума

А когда вышли, оказалось, что там много народу. Ихнего народу — попадались незнакомые, видимо, те, кто утром в лес уходил. Некоторые смотрели наверх, где громадный воздушный шар, золотистый, блестящий, медленно плыл по розоватому вечернему небу прямо на нас, как парусный корабль; несколько, видно, мужиков возились с какими-то скобами и канатами — наверно, чтобы его привязать, когда причалит. Скобы были вделаны, похоже, давно и насовсем: нормальное тут дело — принимать воздушные шары.

Крыша была широкая, во мху и с бортиками. Чисто по размеру на неё и вертолёт бы поместился без проблем — правда, не факт, что выдержала бы вертолёт. Никакой черепицы, никакого рубероида, никаких вообще таких вещей, которые удерживают воду — я ещё подумал, что, по идее, течь должна такая крыша.

Но самое оно — что ничего спецназовского я не видел и не чувствовал. Чебурашки друганов ждали и встречали, такое было чувство. И, вроде, обрадовались, когда нас увидели.

Цвик с довольным видом подбежал к Диньке, в нос его нюхать. Нгилан всех нюхнул по разику — убедился, что нам лучше, не иначе. Лангри с Разумовским натурально обнюхался, цирк смотреть. Потом ещё эта маленькая блондиночка, с блохами, забрала тарелку у Калюжного, а тот как-то смутился, потерялся и сперва тарелку потянул к себе, а потом сунул ней — она захихикала и зачирикала, совсем как наши девчонки. И все улыбались, показывали на шар: «Цин-цин, вин-вин, цин-вин», — и задирали головы.

Рыженькая в бусах подошла ко мне, мёдом от неё пахло, как духами, а носик оказался влажный, как у кошки. Я её понюхал, как тут по вежливости полагалось — и прямо напротив вышли её глаза, почти наши, тёмные, влажные… улыбнулась, дотронулась своим обезьяньим пальчиком…

И вдруг меня как током шарахнуло. Прямо тряхануло — она испугалась, зацокала, стала меня гладить по руке. Я ей покивал, тоже погладил — ну да, что-то вдруг дёрнуло, бывает, нервный, мол — но так и не успокоился до конца.

У всех чебурашек-то — не руки, а обезьяньи лапы. В шерсти с тыльной стороны, а ладонь — ну, не похожа там кожа на нашу совсем. А вот во сне у меня — у ТЕХ — были руки.

Человеческие руки.

Оборудование здешнее, местное, а руки — человеческие. Чётко видел, помню.

Стал вспоминать ещё — вспомнил, что не только руки, а всё. Вот это номер.

Мне, оказывается, снилось, что нас — свои. Но тут. Из-за того, что тут — и показалось, что чебурашки. Но в натуре… вот тебе и ясновидение.

Пока я тормозил и пытался всё это как-то себе объяснить, чебурашки начали причаливать шар. Круто, вообще-то.

Ведь сон — он… По снам главный спец — Фрейд, был такой старинный профессор. А по Фрейду выходит что: если огурец во сне обозначает хер, и банан — его же, то эксперименту почему бы не обозначать другой эксперимент? Тоже жуткий?

Но тут что интересно: ведь чебурашки заметили, что я психанул. Наши не заметили, на шар глазели — а чебурашки заметили. Страх унюхали?

Рыженькая меня обняла за плечо и лизнула в щёку. Буквально, как собачонка. И смотрит: легче мне или нет. Ну хохма, честное слово.

Я ей говорю: «Видзин, видзин…» — а как её звать, забыл: имена у них — язык сломаешь, сплошное чириканье. Но тут подошёл Лангри.

— Вик, — говорит, — диц-хен, гзи-ре?

Ага. «Понял?» — нет, я не понял.

— Я, — говорю, — ни фига не способен к языкам, Лангри. Не гзи-ре.

И он мне руку поднёс к самому носу — на крыше чувствовался ветерок, так ему хотелось, чтобы я обязательно унюхал. А запах был…

Сходу и не объяснишь. Тепло, не вообще, а именно — тепло живого тела. Не знаю, как это словами передать. На что похоже — так на всякие детские штуки; вспомнилось, как мать обнимала, когда я ещё пешком под стол ходил. Как-то… ну, не знаю… родным.

Я даже растерялся. Не знал, как это понять и что делать теперь. Посмотрел на него — а он ткнул мне в нос своей мокрой носопырой. И ухмыльнулся.

И тут до меня дошло — озарило. Это он сказал: «Чувствуй себя, как дома. Расслабься, парень, тут свои — не кипишись». Без слов сказал, одним запахом.

А я подумал: вот интересно, можно запахом соврать? Но это так, мельком подумалось; на самом деле, я ему поверил.

Характерец у Лангри — не нежный, он всем ещё в подвале показал, когда умывались. И если ему не нравится — он даже не подумает прикидываться, что всё хорошо. Если уж Лангри захочется развоняться на весь дом — он уж развоняется, будь спок. Прямого нрава чебурашка.

И если уж он сказал: «Будь как дома», — значит, вправду так думает.

В это время с шара скинули канат, и мужики — Нгилан, серый-полосатый, рыжеватый-гладкий и наш Разумовский — стали его подтягивать. Лангри с Цвиком тоже подключились, а глядя на них — и мы с Калюжным. Подтянули шар к самой крыше; оттуда подали ещё канаты — и мы его закрепили на скобах, как на якорях. Надёжно.