Запах разума

Смешно ему. Унизили нас до предела: придурки в одеялах, жесть! — и развлекаются. Уроды. А наши и довольны, лыбятся в ответ. Даже Витя, хотя уж он бы и мог понимать кое-что.

Купились. На гражданке, небось, в Интернете котиков постили, мимишечек. Тьфу, блин.

Серый — Лангри, Лангри, ага — и рыжий Цвик нас всех проводили из подвала наверх.

Комната большая, вся мохом поросла. Посредине — стеклянная столешница, большая-круглая, на тоненьких низких ножках, а стульев нет. Ушастые прямо на полу сидят, как чурки какие-нибудь, во мху.

На стол здешние бабы притащили всякого-всего — непонятная отрава, ёлки. Но, кроме непонятного, и понятное есть: блины.

Нормальные блины, прямо как у нас. Лежат на круглом стеклянном блюде. А вокруг всякое в маленьких мисках. Мазать на блины? И высокие стаканы с питьём — ни спиртом не пахнет, ни чем-нибудь другим знакомым.

А нам белый, здешний док, подвинул мисочки с зеленоватой бурдой. Я взял, поболтал — не очень жидкое, но и не густое. Пахнет… не разобрать точно. То ли грибами, то ли сыром каким-то, то ли — как «Доширак» в коробке.

Цвик Диньке дал такую мисочку — а Динька, дурак, отхлебнул через край глоточек. И разулыбался во всё хлебало, сообщил радостно:

— Мужики, знаете, на что похоже? На картофельное пюре, только жидкое.

Витя стал принюхиваться к миске. А Артик сказал доку:

— Нгилан, эта пища не входит в ваш обычный рацион, да? Адаптационная диета? Или просто щадящая? Как же объяснить…

Как ты им объяснишь, если они только чирикают не по-людски, ёлки?!

Но белый-то понял. Они слишком здорово понимали — и я даже подумал: а если они телепаты? Прикидываются дурачками… В общем, Нгилан сообразил. Он из Артиковой миски сделал крохотный глоточек, отдал Артику назад — и грабку ему на живот положил. И что-то такое, с «видзин-дзин-дзин».

Артик кивнул.

— Всё верно, — говорит. — Я так и подумал. Джентльмены, это еда, которая должна привести в порядок наши желудки. Лекарство, если хотите.

Может быть. Но с чего бы им нас лечить, вообще-то, а?

На самом деле, совершенно не с чего. И нажраться такой крохотной мисочкой — сложно. Жратвы нам пожалели. Но мужики изобразили из себя натуральных джентльменов — сделали вид, что блюдут правила. Стали хлебать эту дрянь.

А я не был уверен, что надо. Мало ли, что они туда плеснули, ёлки.

Рыжая сучка в сетке — всё наружу, а смотреть всё равно не на что, помесь собаки с обезьяной — Артику намазала кусочек блина чем-то, вроде тёртой свёклы. Плоской штучкой, не ножом. Боятся они ножей, чебурашки.

Артик белого спросил:

— Можно это, Нгилан? — а док показал пальцами, совсем как человек, даже удивительно. Мол, можно, чуточку.

И волосатые девки вместе с Цвиком стали угощать наших мужиков — по чуть-чуть. Пикник прямо. А я сидел с миской, не жрал и слушал, как они обсуждают это хлёбово.

Динька говорил:

— Не пойму, это икра что ли, мужики?

А Артик:

— Не похоже. Вернее, похоже на зародыши, но не рыбьи… может, нечто, вроде муравьиных яиц? Вкус странный…

Витя:

— Вкус ничего. А это — просто рубленые яйца, пацаны. Нормальные яйца.

— Где-то тут несутся птеродактили…

Динька тут же кинулся выяснять:

— Цвик, это яйца птеродактилей? — и руками машет. И Цвик помахал. Девкам на смех. А Витя прикопался ко мне:

— Калюжный, ты чего не жрёшь, особого приглашения ждёшь?

Может, я чутка и откусил бы, да напротив сидит одна, вся в цветочках, и громадную сороконожку кормит какой-то пережёванной отравой. Прямо изо рта. А у неё ножки шевелятся. Сил нет.

Ну нравится тебе сороконожка — держи её в банке какой-нибудь, ёлки! Как можно за столом сюсюкаться с насекомой тварью? Это же — как муха на котлете, на них же всякая дрянь налипает, микробы! Да что! Чебурашки и руки не моют никогда, им нормально жить по уши в тараканах и с сороконожками лизаться, но я-то человек…

— Знать не знаю, — говорю, — из чего эта фигня сделана.

— Господи ты боже мой! — выдаёт. — Да какая разница! Тут это — жратва, вот и привыкай. Борща не подадут, спасибо, что такое есть.

— Не нанимался, — говорю, — жрать что попало за одним столом с чебурашками.

У Артика морда окаменела:

— Лично ты мог бы сюда и не лезть, — говорит. — Сам выбрал. И хватит выделываться, веди себя, как человек. Противно, когда за своих стыдно.

— Ну и с каких пор, — говорю, — ты мне свой?

Смотрю, ушастые пришипились — и уши прижали. И смотрят, зырят глазищами — нехорошо. А этот серый — как его, дьявола — сжал кулаки. Не видали, как люди отношения выясняют. Дать бы Артику между глаз — так чебурашкам ещё понятнее было бы…

И тут Динька как завопит радостно, как пацанёнок на детском утреннике:

— Мужики, глядите, что! Цвик, это кто?

Наши поглядели — и ушастые поглядели. Было на что: вошла в комнату какая-то фигня на четырёх длинных руках, как мартышка, только морда вроде крысиной — а на ней ещё таких же, только мелких, три штуки. Хвост у неё лысый, как у крысы, чешуйчатый, на спину завёрнут — и она мелких хвостом, вроде как, придерживает. Размером — что-то с лайку, наверное, но такая вся тонкая, одни руконоги, шея и уши. Кажется небольшой.