Запах разума

— Я такие в цветочном магазине видел. Только те были не такие плотные.

Витёк попрыгал на этих дорожных растениях и говорит:

— По-моему, они и машину бы выдержали. Ни хрена себе — клумба!.. Да ляд с ними — пойдёмте по дороге, пацаны. Выйдем к жилью, стопудово.

— Интересно, — говорю, — а мост выдержит?

Артик посмотрел.

— Машину? Не знаю, но возможно. Нас выдержит точно.

Мы зашли на мост. Охрененно прочный мост, вот что я скажу. Ведь, если идёшь по дощатому мосту — да хоть бы даже не по дощатому, а по железному — он как бы вибрирует, трясётся под ногами, что ли. Чувствуешь, как от шагов подаётся. А тут — как по земле идёшь. Монолит, бляха. Не шелохнётся. Я на нём прыгал — ничего. При том, что из корешков сплетён, в несколько слоёв, правда. По этим корешкам автобус проехал бы легко — и мост этот, ёлки, даже не дёрнулся бы.

Мы эти корешки, где они в сплошную массу не срослись, тоже трогали. Как чугун, не шелохнуть.

А посередине моста, с двух сторон, на перилах, тоже вроде как из тех же корешков — эти шары, бляха. Как Артик сказал — «папье-маше». Сероватые, шершавые. И Динька говорит:

— Мужики, фонари!

А Витёк:

— Ну вот, щас и узнаем, на батареях они или на чём, — и грабки тянет.

— Легче, — говорю, — ковыряйся там. Мокрое же всё — током дерябнет, ёлки — и поминай, как звали.

Но тут Артик говорит:

— Что-то в них не то, ребята. Совсем не то. Это очевидно такие же фонари, как тот, что на излучине реки… но они совершенно ненормальные. Хотя бы потому, что…

Взял руками один этот шар, серый такой, мокрый — и поднял! Шар этот не привинчивался, ничего — просто стоял в такой, вроде, нишке между корней. И никаких тебе проводов, никаких батарей. Просто серый шар у Артика в руках — неправильной формы, ёлки — а в шаре, внизу, маленькая дырка. Вот если большой палец сцепить с указательным — между такая дырка и выйдет.

Витёк спрашивает:

— Лёгкий?

Артик его, вроде, взвесил на руках.

— Лёгкий, — отвечает. — Очень. Почти ничего не весит… Знаете, уважаемые граждане, что это за шар? Это, дорогие друзья, высушенный плод. Растения, напоминающего тыкву.

— Чего?! — говорю. — Какую, нахрен, тыкву?!

Артик поднял шар повыше и пальцем показывает:

— Видишь, Сергей — вот тут, похоже, сторона, где на нём раньше рос цветок. Вот в этой ямочке он и рос, потом отвалился. Потрогай… чувствуешь, какая поверхность? Это высохшая кожура… только мокрая. Но она уже так засохла, что влага с неё скатывается, не впитываясь. А отверстие — на месте ветки… черешка, быть может, или плодоножки… как называется то, на чём этот плод вырос.

Перевернул эту штуку и ладонью от дождя прикрыл, чтобы вовнутрь не капало. И все, как бараны, уставились на эту дырку.

Витёк говорит:

— Погоди… а светил-то он как? — забрал тыкву эту из рук у Артика, сунул в дырку палец и покрутил. — Что за хрень, — говорит, — не пойму. Пустая же! Только на стенках плесень какая-то… или тина.

А точно. У него на пальце осталось что-то такое, то ли серое, то ли зелёное, липкое.

— Эти, наверно, не работают, — говорю. — Долбоклюи какие-нибудь лампочки вывинтили — лес же!

Динька говорит:

— Лампочки вывинтили, а провода где? — и второй шар поднял, тот, что с другой стороны. Та же самая песня, ёлки: тыква с дыркой, пустая.

— С собой унесли, — говорю. — Цветной металл, блин. Может, загнать хотели.

Динька то место в нишке, где шар стоял, рукавом потёр. Гладкая площадка. Никаких следов проводов. Никаких выключателей. Фигня какая-то.

Артик у Вити тыкву забрал и аккуратно её пристроил на место. И повернулся — морда странная, задумчивая такая… нехорошо задумчивая.

Когда в автобусе мы в «Иглу» ехали и на КПП остановились — у него такая же задумчивая морда была.

— Джентльмены, — говорит, — а ведь никаких лампочек в этих шарах не было… и в том фонаре, который мы наблюдали ночью — тоже не было. И я почему-то уверен: это рабочие фонари.

Витёк криво ухмыльнулся, нос сморщил, спрашивает:

— И как они, по-твоему, светят? На этом липком говне, что ли?

А Артик кивает.

— Точно, — говорит. — В десятку, Витя. Я бы предположил, что это липкое говно — культура каких-то светящихся организмов. Кто-то поселил их внутри высушенного плода — и они, вероятно, питаются чем-то на его стенках, а по ночам светят. Как светлячки или гнилушки, только, как видите, гораздо ярче. Такие дела.

— Ни фига себе! — говорю. — Не наша технология!

Ведь точно же, ёлки! Похоже ведь! Артик, конечно, тюкнутый, но соображает хорошо: всё сходится. Гнилушки светятся, точно. А эти сопли внутри — на гнильё похожи…

А Артик посмотрел на меня — и даже лыбиться не стал. Видно было, как он умотался, глаза ввалились, синячищи — и дождь у него по морде тёк, как слёзы.

— Не наша, — говорит, — технология, Сергей. Твоя правда. И всё то, что мы тут наблюдаем… дорога, мост, фонари… не земная технология. Не человеческая технология.

И никто не стал спорить. Точно же, блин. Не человеческая.

Испытатель №25

Бежал я через силу. Вообще не знаю, как мне удавалось бежать. У меня болело в груди.