Запах разума

Я всё время видел крохотные детали, которые не укладывались в мою собственную картину нашего родного мира — но мне, как и Вите Кудинову, хотелось убеждать себя в том, что я ошибаюсь. Пристрастен, одержим навязчивой идеей… приступы микроскопического ясновидения ничего не проясняли, только утомляли и усиливали тоску. Сперва в моём сознании, потом — наяву тоненькие спиральки скручивались на глазах из зелёных извивающихся нитей — что это? Побеги растения? Черви? Ни с чем не ассоциируется… Я слышал невообразимые звуки в листве: кто-то визгливо хихикал, кто-то настраивал контрабас, кто-то скрипел пальцем по надутому воздушному шарику — и все эти издаватели свистов, шорохов, визгов и прочего прятались в зелени, не попадаясь нам на глаза. Нормальный дневной шум джунглей? Громадное насекомое, похожее на жука или на палочника, неспешно переставляло длинные лапы-веточки по коре толстенного дерева, которое хотелось назвать секвойей или баобабом. У насекомого я отчётливо видел восемь ног… У насекомых не бывает по восемь ног… но, быть может, это экзотический паук? Мохнатая многоножка в полметра длиной, извиваясь, выскользнула у меня из-под ног, унеслась в траву, как поезд в тоннель… кажется, такие создания не могут быть покрыты пухом? Я скажу это Кудинову, а он снова криво улыбнётся: «Ты что, энтомолог, ёпт?»

А я не энтомолог.

Я просто всё ещё в шоке, мне дико. Я всем телом чувствую чужое и пытаюсь осмыслить слово «никогда». Никогда не вернусь домой. Никогда не увижу Ришку. Никогда не зайду в старый милый магазинчик «Библиофил» на Лиговке. Никогда не стану ни журналистом, ни писателем. Никогда не буду есть борщ с чёрным хлебом. Никогда не поцелую девушку. Никогда. У меня болит душа, я близок к панике, да что там — я близок к истерике. Мне страшно и плохо, очень страшно и очень плохо. И вдобавок очень хочется пить, тошнит от рвотного привкуса.

Хорошо ещё, что вовсе не так жарко, как могло бы быть в джунглях. И не так влажно, нет ощущения парилки. Да, мы вспотели, но — не жарче, чем летом у нас в Ленинградской области. И не влажнее. Нормальные испарения леса средней полосы… но это ощущения, которые я не могу никому доказать.

Мы шли медленно; вероятно, ребята чувствовали себя такими же усталыми и разбитыми, как я. У нас не было возможности отдохнуть после перехода, выпить воды, прилечь — а ТПортал ещё не достиг того совершенства, чтобы, пройдя через него, солдат тут же кидался в бой. И идти было тяжело. Заросли, и впрямь плотные, как в джунглях, расступались лишь кое-где; в идеале их надлежало бы прорубать мачете, но у нас ничего не было, мы могли только раздвигать ветки голыми руками. Калюжный дёрнул в сторону колючую плеть, она упруго выскользнула из его руки, хлестнула по лицу. Он выматерился, вытер ладонью кровь — на скуле и щеке осталась глубокая царапина. Ещё один путь инфекции. Мне жаль Калюжного?!

Денис вздрогнул и остановился, показывая пальцем вверх — мы остановились, и я тут же увидел то, что его поразило. Это был крохотный птеродактиль — более точного слова для этого существа я придумать не смог.

Размером с воробья, не больше. Его лысая клювастая головка выглядывала из облачка белых пушинок, пушистое жабо спускалось вниз, к животу — и исчезало под, я бы сказал, панцирем из мелкой блестящей чешуи. Существо свернуло беспёрые крылья, и их голые кожистые кончики торчали где-то сзади, а спереди я явственно видел торчащие светлые косточки, обтянутые пергаментной перепонкой. А вот ножки оказались совсем воробьиные, цепкие — пальцы удобно держались за ветку.

Воробьиный птеродактиль посмотрел на нас, склонив на бок ящеричью головку, пронзительно свистнул или пискнул — я уже много раз слышал из листвы такой писк — и вспорхнул. Мы смогли разглядеть его хвост — длинный и тонкий змеиный хвостик с парой кожистых наростов по бокам; эти наросты раскрылись, как хвостовое оперение у самолёта.

Сперва мы молчали, провожая существо глазами. Оно летело стремительно, крыльями взмахивало резко и редко, как воробей — и вскоре исчезло из виду. И тут же ко мне повернулся Калюжный.

— Чё это? — спросил он озадаченно и хмуро. — Таких не бывает?

— На Земле, — сказал я. — На Земле не бывает. Здесь бывают.

Кудинов сморщил нос.

— Ах, ты же, Господи! Зоологов развелось — не протолкнуться, ёпт… Разумовский, ты всех летающих ящериц знаешь в лицо? Или, скажешь, ящерицы не летают?

— Да нет, — сказал я. — Летают. Но не такие и не так. Это не совсем ящерица, Витя.

— Слышь, умник, — Кудинов попытался насмешливо улыбнуться, — давай уже не будем, а? Это, может, заповедник. А ящерица — редкая. Может, редчайшая вообще, из Красной Книги…

— Они тут не редкие, — возразил Денис. — Я всё время слышу, как они пищат.

— Ещё одна, бляха! — выпалил Калюжный и ткнул пальцем.

Над нами и вправду пролетел ещё один птеродактиль, без хвоста, величиной, минимум, с ворону. Он был очень ярок, изумрудно-алый, и чешуйки на его боках вспыхивали искрами на солнце.

— Два вида летающих рептилий? — спросил я Кудинова. — За две минуты, да?