Западничество и славянофильство в обратной перспективе

Модерность как самая революционная и самая молодая по возрасту эпоха не кончается, ибо представить ее завершение невозможно, а стоит на пороге поворота или трансформации, которую сделал неизбежной самый триумф Модерности. Эту новую фазу, как бы ее ни называть: пост-, нео– или ультрамодерной, парадоксальным образом опередила своего рода контрмодерность, выразителями которой стали интеллектуалы Западной Европы – родины Модерности. Движение Модерности было подготовлено и провозглашено интеллектуалами сначала в период Возрождения, который занимает промежуточное положение между посттрадиционной и домодерной эпохой, и впоследствии, в эпоху Просвещения, явившуюся первым периодом новейшей истории, когда они выступают с активной программой. XIX век был веком триумфа идеи Модерности с торжеством научного знания и его технического применения, с той «религией прогресса», которая выражала это явление. Но в том же веке в Германии и России, которые были вовлечены в сферу Модерности позднее по сравнению с англо-французским Западом, раздались и первые критические голоса, выражавшие недовольство превознесением успехов этого Запада.

От романтиков до Ницше, от славянофилов до Достоевского прогрессистский оптимизм Модерности был поставлен под вопрос, и под его лучезарной поверхностью почувствовалось шевеление грозных стихийных сил. Объектом обличения становились деструктивные последствия модерной рационализации. Модерностъ воспринималась в ее противоречивой динамике как бюрократическая регламентация общества, подчиненного научно-технической рациональности, и освобождение субъективности в формах индивидуализма, сбросившего с себя путы старой традиции. Для залечивания ран, нанесенных Модерностью традиционной иерархической и сакрализованной человеческой общности, предлагались решения эстетического (романтизм), религиозного (славянофильство), утопического (Ницше) характера. Более того, все эти формы по-разному объединялись в своего рода эстетико-религиозно-утопической критике и оппозиции Модерности как таковой. И самые категории эстетического, религиозного и утопического подвергались трансформации по сравнению с традиционным их выражением, становились потенциальными контрреальностями, т.е. превращались в «политические», перестав быть составными моментами данной социальной действительности или парящими над ней чистыми фантазиями.

Самым высоким и оригинальным выражением этой критики и оппозиции Модерности, коренившимся, однако, в самой Модерности и без нее немыслимым, явился марксизм, наиболее последовательный проект преодоления Модерности путем тотального ее анализа и столь же глобального предвосхищения ее перспектив, причем и анализ и предвосхищение были взаимосвязаны (анализ настоящего происходил в свете воображаемого будущего, а это будущее рисовалось в свете анализируемого настоящего). Идея нового, избавившегося от отчуждения и объединившегося человечества была высшим выражением постмодерности (здесь приставка «пост» имеет сугубо темпоральное значение), которая не отрицала механически Модерности, а стремилась «диалектически» (и революционно) преодолеть ее, подняв на более высокую ступень исторической спирали изначальную общность, которую Модерность разрушила, создав при этом предпосылки для ее восстановления на высшем уровне. Неудивительно, что именно эта теория Модерности и одновременно антимодерности нашла в России исключительно благодатную почву, уже удобренную другими теориями, возникшими из столкновения с Модерностью и проекта преодоления ее: славянофильством и народничеством.