Занавес опускается

– Конечно, я веду себя глупо, но давай уж раз и навсегда расставим точки над «i». Есть вещи, которые для меня святы. Когда я после работы возвращаюсь домой, у меня и в мыслях нет обсуждать с женой за чашкой чаю очередное убийство. Дела об убийствах мне попадались, но разве я тебе о них когда-нибудь рассказывал?

– Но, Рори, я бы ничуть не возражала.

– Понимаешь, для меня это своего рода проявление дурного вкуса. Нет, получается, я себя нахваливаю. Знаю, логическому объяснению это не поддается. Короче, если моя работа тебе не по душе, я просто должен сменить профессию.

– Ты придумываешь бог знает что. Я давно избавилась от всех этих снобистских предубеждений.

– А я не хотел, чтобы ты от них избавлялась, – сказал он. – Говорю тебе, у меня дурацкие принципы.

Вопреки его надежде она все-таки спросила:

– Значит, ты думаешь, тут что-то нечисто… с Анкредами?

– К черту твоих Анкредов! Нет, так не пойдет. Хорошо, давай разберемся, чтобы больше к этому не возвращаться. Хочешь, я прослежу ход твоих рассуждений? Итак, в их уродской гостиной лежит книга о бальзамировании. В ней подчеркивается, что для этой процедуры применяют мышьяк. Старый Анкред хвастался, что велел себя бальзамировать. Книжку мог прочитать любой. Видели, как ее читала Соня Оринкорт. В доме пропала банка с крысиной отравой, то бишь опять же с мышьяком. Старик умер сразу после того, как изменил завещание в пользу мисс Оринкорт. Вскрытие не производили. Если произведут сейчас, то наличие мышьяка объяснят бальзамированием. Все сходится, да?

– Пожалуй.

– Тебя мучает вопрос, можно ли в эту схему вписать краску на перилах, летающую корову и прочие шутки-прибаутки?

– Когда ты все так разложил, что-то не очень вписывается.

– Молодец! – Он повернулся к ней. – Это уже лучше. Продолжим. У тебя есть подозрение, что все эти милые каверзы подстроила мисс Оринкорт, чтобы восстановить старика против любимой внучки. Так?

– Да. Или Седрик. У него могла быть та же цель. Понимаешь, пока не начались «изюминки» и коровы, Панталоша, образно говоря, шла на два корпуса впереди всех.

– Да. Короче, ты подозреваешь, что либо кто-то из Анкредов – скорее всего, Седрик, – либо мисс Оринкорт убили старика и, более того, предварительно вывели из игры основного конкурента.

– Я тебя слушаю, и мне уже самой кажется, что это абсурд. Как после кошмарного сна: проснешься – страшно, а потом понимаешь – глупости.

– Очень хорошо! – похвалил он. – Но пойдем дальше. Итак, если старика отравили пропавшим мышьяком, значит, убийство было задумано задолго до юбилея. Миллеман ведь говорила, что банка с отравой пропала достаточно давно. Так?

– Так. Хотя, если…

– Хотя, если старика убила сама Миллеман, то, следовательно, историю с пропажей она выдумала специально, чтобы впоследствии быть вне подозрений.

– Да, я говорила, что по Миллеман не поймешь, о чем она думает, но из этого вовсе не вытекает, что она замышляла убийство.

– А разве я сказал, что вытекает? Господь с тобой! Итак, если сэра Генри убил кто-то из Анкредов, выходит, убийцу подтолкнула речь сэра Генри на ужине и преступник еще не знал, что сэр Генри в тот же вечер составил новое завещание. При условии, что второе завещание было действительно составлено в тот же вечер.

– Если, конечно, его не убил просто со злости кто-нибудь из второстепенных наследников, посчитавший, что старик его надул.

– Или Фенелла и Поль, которым он вообще ничего не оставил. Да. Вот именно.

– Фенелла и Поль на такое не способны, – твердо сказала Агата.

– Ну а если убийца – Дездемона, или Томас, или Дженетта…

– Дженетта и Томас исключаются.

– …то версия об авторе шуток никуда не вписывается, потому что, когда начались первые проделки, ни одного из них в Анкретоне еще не было.

– В итоге остаются Соня Оринкорт, Седрик, Миллеман и Полина.

– Насколько я понимаю, ты в основном подозреваешь мисс Оринкорт и Седрика.

– В первую очередь Соню, – призналась Агата.

– Хорошо, тогда расскажи, моя радость, что эта дама собой представляет. Хватило бы у нее ума придумать такой план? Могла ли книга о бальзамировании подсказать ей, что, если в трупе обнаружат мышьяк, этот факт ничего не докажет?

– Она в той книге не поняла бы ни бельмеса, – уверенно сказала Агата. – Старый, стилизованный шрифт, буквы бледные, вместо «с» почти всюду «ф». Соня не из тех, кто станет с интересом изучать библиографические редкости, если, конечно, они не представляют интереса в более понятном ей денежном выражении.

– Теперь тебе полегчало?

– Да, спасибо. Я уже и сама кое-что сообразила. Мышьяк ведь действует очень быстро, правильно? И у него отвратительный вкус. Сэр Генри не мог проглотить его за ужином, потому что когда он уходил из театра, то, хотя и клокотал от ярости, чувствовал себя вполне нормально. А если… а если Соня подсыпала мышьяк ему в овлатин[25] – или не знаю, что там ему наливали на ночь в термос, – то разве мог он по глоточку выпить смертельную дозу и не заметить странного вкуса?

– Вряд ли.