Крепкая широкая лестница высотой в десять футов. Шесть стен, дверной проем и большие окна в каждой стене, сквозь которые внутрь проникает свет и воздух. По центру широкого пола растет ствол с прочной шершавой корой. Потолок высотой в семь футов – чтобы его построить, пришлось воспользоваться стремянкой, а папа помог мне с труднодоступными местами: поддерживал балки, пока я заколачивала гвозди, и таскал тяжести.
Мама почистила для меня персидский ковер, и он стал еще ярче, чем когда я его нашла. На маленькой ветке за окном я повесила кормушку из гаража. Я купила на барахолке удобное кресло и поставила его в углу. Из ящиков из-под вина сделала маленькие столики, на один поставила вазу с цветами, автопортрет Ингрид в рамке и пару свечей в старых хипповатых подсвечниках из папиных запасов. В торговом центре я купила шестнадцать простых черных рамок для своих «Призраков». Потом я развесила их – по три на пяти стенах, а последнюю – над дверью. Когда я пригласила родителей внутрь, чтобы показать фотографии, папа прослезился, а мама разглядывала их с такой гордостью, словно я написала по меньшей мере «Мону Лизу».
Завтра сносят кинотеатр, а еще завтра будет
Я уже выбрала музыку и разложила тарелки и приборы – остается только ждать. Я негромко включаю проигрыватель, растягиваюсь на ковре и какое-то время балансирую на грани сна и бодрствования. Каждый раз, когда я выныриваю из дремы, я смотрю в окно, чтобы проверить, насколько сместились облака.
Я просыпаюсь в два часа ночи, всего за пять часов до начала сноса, и понимаю, что должна увидеть кинотеатр еще раз. Я оставляю на кровати записку для родителей, надеваю джинсы, толстовку и зеленые конверсы, беру рюкзак и на цыпочках выхожу из дома.
Когда я добираюсь до места, на улице хоть глаз выколи, и я мысленно благодарю папу за то, что он заставляет меня возить в багажнике фонарь. Я оставляю машину у библиотеки, пробираюсь к разбитому окну кинотеатра, подсвечивая путь фонариком, забрасываю внутрь рюкзак и забираюсь сама.
Я достаю дневник Ингрид и аккуратно вырываю первую страницу. Кладу рисунок «Я воскресным утром» в папку, в рюкзак. Потом поднимаюсь в проекционную кабину за коробкой с буквами для вывески. Я хочу оставить ей послание.
Если бы я не лазила весь минувший год по дереву, то была бы сейчас в ужасе. Я карабкаюсь по шаткой стремянке, которая наверняка стояла в комнате отдыха много лет; с одной стороны у меня зажат под мышкой фонарик, с другой – пакет с буквами. К счастью, под вывеской есть уступ, на который можно положить вещи. Стоит тихая теплая ночь. Я не знаю, как уместить на таком маленьком пространстве все, что я хочу ей сказать. Я снимаю старые слова – «ДО НО ЫХ ВСТР Ч! СПА ИБО» – и думаю, что бы такого написать.
Я перебираю в памяти все: красные серьги в форме пуговиц. То, как украдкой подглядывала, пока она писала дневник, и выхватывала отдельные слова, фразы и фрагменты рисунков. Вмятинки на ее коже в тех местах, где она слишком сильно сжимала ручку. То, какой я себя чувствовала, когда она направляла на меня объектив: неловкой, милой, нужной. Как мы прогуливали уроки и шатались без дела. Голубые вены, бледную кожу.
Я перебираю буквы и нахожу те, что нужны для начала. Они легко встают в пазы. Я думала, что мне понадобятся все буквы, но, когда я заканчиваю первое предложение, я понимаю: это все, что мне осталось сказать.
«Я СКУЧАЮ».
Я осторожно спускаюсь на землю. Возвращаю пакет с буквами в проекционную кабину, где ждет мой рюкзак. Снова достаю дневник. Птичка полностью облетела. Я кладу дневник на полку, к книгам и старым пленкам. Встаю, отхожу к двери и в последний раз освещаю фонариком черную обложку. Отсюда дневник ничем не отличается от других книг.
Я просыпаюсь в джинсах и толстовке. Минувшая ночь вспоминается как в тумане.
На всякий случай я проверяю рюкзак. Карман на молнии пуст.
Когда я спускаюсь на завтрак, на моем месте за столом уже стоит тарелка с хлопьями. Родители сидят рядом и читают разные половины одной газеты.