И вот такие видения каждую ночь. Просто спать ложиться интересно. А ещё я подумал о том, что когда-нибудь люди обязательно научатся записывать сны на особые видеомагнитофоны. Но как жаль, что мы никогда не узнаем, что снилось Леонардо, Лютеру, Ивану Грозному, Пушкину. Насколько больше мы могли бы узнать о них, если бы посмотрели их сны.
Чеховский пляж в Гурзуфе не изменился за последние 30 лет. Узнал отдельные камни. Один у самой воды похож на спинку кресла. Опираясь на него, любил сидеть Кирилл Николаевич[25]. Но всё как-то словно уменьшилось, сжалось. Оказывается, он совсем маленький, чеховский пляж, куда меньше, чем в моих московских снах…
Старый Крым. Чистенький и бессмысленный вдалеке от моря. Домик Грина маленький, бедный. Прожил он тут всего месяц и умер от рака. Пытался писать, но ничего не получалось: очень уже был болен. Умер Александр Степанович на железной кровати, узкой, как гроб. Маленький портрет Эдгара По, о котором писал Паустовский, висит до сих пор. Две милые женщины: Ольга Дмитриевна и Нина Андреевна — полный состав сотрудников мемориала — рассказывали мне о Грине. Хотя и был болен, но много ходил, по 15–20 километров, до Коктебеля. Писал о дикости и жутковатости этой дороги. Странно, что «Дорога никуда» тогда была уже написана.
Мы с Женей сидели в садике у дома. Я заметил, что Грин чаще всего избегал счастливых концов. Девенант умер, когда всё уже улеглось, когда требовалось как раз жить. Ганувер умер, достигнув пределов любви, богатства и разоблачив своих недоброжелателей. «...И умерли в один день» — это гриновский лейтмотив.
На могиле Александра Степановича стоит «Бегущая» — плоскогрудая азиатка, ни тайны в ней, ни вдохновения. На плите указано, что Грин — писатель. Мне всё это не понравилось.
К вечеру ударил гром и началась гроза…
Я в Крыму читал Грина и увидел все его слабости и неправильности. Но, всё-таки, это — удивительный, замечательный писатель, истинный романтик и сочинитель невероятных историй, каких во всей мировой литературе немного.
Вчера я плавал в Чеховской бухте, вылез на камень обсушиться, и тут мимо меня медленно и упористо проплыл маленький теплоход «Александр Грин». А он из загробного мира глядит на море, видит этот теплоход и так ему хорошо… Но вся беда в том, что загробного мира нет.
Спасаясь от людей, музейщики закрыли доступ в комнаты домика Чехова в Ялте: «Очень много посетителей, пол затопчут, или со стола что-нибудь украдут…»
Покуда музейщики успехи свои будут измерять количеством посетителей, никакого толка от музеев не будет. Десять человек, заглянувшие в кабинет Антона Павловича через шнурок, не равны одному человеку, склонившемуся над его письменным столом.
А этот павильон с материалами о литературном наследстве — всё это превращает дом Чехова в просветительский комбинат. Просветительство всегда горячо приветствовал и сам много здесь работал, но дом Чехова должен быть домом Чехова и более ничем.
В 1945 году Борис Дубовский[26] спросил Курчатова, будем ли мы осуждать американцев за взрыв атомной бомбы.
— Курчатов посмотрел на меня, как на идиота, — вспоминает Борис Григорьевич, — скривился и ответил: «Союзнички, ё… их мать…»
Курчатов настаивал, чтобы до пуска первой атомной станции в Обнинске была испытана аварийная защита. Он знал по имени и отчеству всех монтажников, сварщиков, рабочих, доверял им. В то время Курчатову шёл 51-й год. Из многих вариантов реакторов для первой АЭС Курчатов выбрал в 1950 году реактор Николая Антоновича Доллежаля и Савелия Моисеевича Фейнберга, которые предлагали ясные пути его дальнейшего совершенствования в будущем.
Малышев[27] опоздал на пуск станции в Обнинске. Курчатов велел начинать без него.
Станция была так глухо засекречена, что жена Юрия Анатольевича Сергеева (он работал тогда в расчётном отделе, ныне — зав. лабораторией), которая жила в Обнинске, прочитав о пуске АЭС в газете, сказала задумчиво:
— Интересно, где же она находится…
«Когда станция строилась, мы приходили на стройку и выгребали всё изкарманов, привязывали карандаши верёвочками, чтобы в кладку реактора не попал посторонний предмет».
Физическим пуском реактора руководил Борис Григорьевич Дубовский. 26 июня в 16 часов старший инженер В. И. Вьюнников вывел реактор на мощность 1500 кВт, и на ТЭЦ пошёл пар рабочих параметров. Затем старший инженер С. А. Болоткин передал распоряжение начальника смены Б. Б. Батурова о переводе пара в турбину. В 17.45 генератор турбины выдал первые 1,5 МВт. 25 октября 1954 года была достигнута расчётная мощность в 5 МВт. Американцы пустили АЭС на 20 кВт раньше нас, но это была не электростанция, а, скорее, игрушка.