Заметки мирянина. Воздух Церкви

Внутренняя свобода Аввакума не может не восхищать. Он ни перед кем не заискивает и не гнёт спину, он «служит делу, а не лицам», правда для него дороже, чем личный авторитет кого бы то ни было. Это тем более восхищает, если понимать, что склонность к холуйству и раболепству – большая беда русского народа, и доныне, увы, не изжитая. Может быть, так и надо жить, как Аввакум, всегда склоняясь перед Истиной, и никогда перед людьми? Беда, однако, в том, что Аввакум впадает в другую крайность – откровенное хамство. Может, патриарха и не стоило называть кобелем, а архиереев блядями? Хотя бы из уважения к их сану. Но уважение к сану у Аввакума отсутствует совершенно, а это хамов грех.

Нам нравится, как темпераментно и заковыристо Аввакум умеет ругаться, мы восхищаемся – какой сочный язык. А мы задумывались о том, что за этим стоит? Полное отсутствие уважения к кому бы то ни было, кроме себя, любимого. Это же такая дикая гордыня, которую в себе только слепой не заметит. Аввакум думает, что смиряется, когда ругает сам себя: «… Прямое говно! Отовсюду воняю – душою и телом». Но это не смирение, это его противоположность – претензия на святость. В Церкви известно, что самые великие святые считали себя самыми великими грешниками, так что объявить себя на всю страну великим грешником, это всё равно что объявить себя великим святым. Кто действительно плачет и сокрушается о своих грехах, тот не станет кричать об этом на площадях. А скажите такому «смиреннику»: «Что же ты, говно прямое, вякаешь на тех, кто в Церкви выше тебя поставлен? Может, хватит уже тебе вонять на всю Россию?» И в ответ на эти слова вы увидите злобный оскал гордеца. Кто легко ругает себя, тот совершенно не выносит, когда его ругают другие.

Мы, русские, народ крайностей, мы ни как не можем удержаться на середине. У нас перед архиереем либо на брюхе ползают, по всякому извиваясь, чтобы изловчиться и лизнуть высочайший сапог, либо прямо плюют владыке в глаза, изощряясь в изобретении как можно более обидных оскорблений на архиерейскую голову. Середина нам как-то не свойственна, мы её даже не ищем. Аввакум – очень русский человек, его внутренняя свобода легко трансформируется в хамство, а когда хамы борются с холуями, неправы обе стороны.

Нам легко это понять, потому что такова и доныне наша реальность. У нас либо смотрят на архиерея, как на небожителя, либо и за человека его не считают. Хочу поделиться личным опытом поиска золотой середины между этими двумя крайностями.

Более всего на свете я люблю две вещи: свободу и иерархию. Я люблю их одновременно, хотя это, казалось бы, взаимоисключающие вещи, но ни чего подобного, именно одновременная любовь к свободе и иерархии позволяет удержаться на золотой середине. Я из тех людей, которые всегда знают, как правильно. Это очень опасное качество. Если его не уравновесить, оно может стать погибельным. Но иерархический принцип завораживает меня своей красотой, я всей душой чувствую, что иерархия от Бога. Мне надо, чтобы надо мною был тот, кому дано больше, чем мне.

Мне доводилось спорить с архиереями, причем по вероучительным вопросам. Это, наверное, казалось наглостью, но я всё-таки надеюсь, что это было проявлением любви к Истине. К тому же, эти споры всегда проходили с глазу на глаз, за закрытыми дверями. Публично я ни когда не стал бы спорить ни с одним архиереем, потому что это, на мой взгляд, подрывает иерархический принцип. Когда мне, как редактору, приносили тексты с «разоблачениями РПЦ», я всегда принципиально отказывал: «Я ни когда не буду бороться с православным духовенством». Хотя в тех «разоблачениях» было много правды.

Мне редко приходилось уважать живых архиереев (мертвых-то куда легче уважать), но к любому из них я всегда относился с почтением, усвоив для себя незыблемый принцип: «Не уважаешь человека – уважай его сан». Я ни когда не боялся ни одного священника или епископа и ни когда перед ними не робел, но я ни когда не вел себя с ними развязно, если и спорил, то почтительно.

При этом я очень легко смиряюсь перед авторитетом Церкви, это не требует от меня внутреннего усилия, мне это даже нравится. Я и с патриархом мог спорить, добавляя: «Он не имеет права говорить от лица Церкви». Но когда речь заходит о соборных определениях, я смиряю своё умственное буйство и каждое слово воспринимаю, как истину, даже если она мне не понятна. Любой спор с Собором моя душа воспринимает, как дикое кощунство.

Это важнейшее правило церковной жизни: у нас можно спорить хоть с патриархом, но с Церковью спорить нельзя, потому что этим ты сам себя исключаешь из Церкви. А что сказал Собор, то сказала Церковь. Вне этой твердой, незыблемой уверенности Церковь просто не может существовать. Если мы хоть на мгновение поставим под вопрос соборные определения, мы окажемся «ни на чём», как протестанты. Мы просто потонем в болоте произвольных мнений и суждений. Мы утратим Истину. А страшнее этого ни чего нет.