Замещение. Повесть

– До эпохи обнуления в литературе был неестественный отбор. В первый ряд выдвинулись имитаторы от литературы. Объединила их нелюбовь ко всему русскому, осмеяние всех и вся, вопли: «Так жить нельзя!» Получили «премиальную литературу», «Большую книгу». Традиции русского богоискательства были отброшены, новые писатели стали переписывать западных коллег. Кто были эти люди? Эффективные менеджеры, редактора, которых воротит от самой мысли о патриотизме, от всего русского, особенно героического. Воротит от таких слов, как «подвиг». Сознательно отделяли себя от народа.

Участники Движения возмутились. Толстый филолог зло выкрикнул:

– Но ведь не было бы агрессии, не надо было и подвигов, жертв!

– И не было бы таких слов, как Сталинград, Великая отечественная, – парировал литератор. – Но в так называемую оттепель пластмассовый мир победил, как пел панк-рокер Летов.

– Мы, чукчи, не писатели, – ерничал Дон Кихот.

– Все равно – вы за них! Живете в той антиутопии, когда обществом управляли менеджеры и администраторы. И герои дивного мира – селебрити и интеллектуалы, с их вторичностью и близостью к кормушке.

– Но теперь-то вы на богатырском коне.

– А вы, когда привычный уклад обрушился, обнулился – отреклись от своего государства, от народа, открыто или втайне стали предателями.

– А что, самостоятельное мышление уже предательство?

– Оно, конечно, должно быть. Но хаять государство, родину, не отказываясь от государственных средств…

– Какие государственные средства? Вы же лишили оппозицию всяких средств к существованию.

Тот не слышал.

– Суть в том, чтобы дать нашей культуре стать русской, а не по проекту Запада. Вычистить нашу культуру от плесени мещанства и пошлости.

– То есть, от вас, – приказным тоном отрезал Дон Кихот. – Под современным богатством культуры и духа уже невозможно откапывать и обнюхивать светящиеся гнилушки варварской истории.

Новый литератор запнулся, словно он бахвалился, и обозлился:

– Должна быть спецоперация в самой России, где мы должны отвоевать и заново обрести свою идентичность!

И торжествующе вышел, хлопнув дверью.

Политолог Кизяков осторожно пытался остановить возмущение:

– Это один из самых трудных вопросов – отношение к колеблющимся. У идеологов это просто: «Кто не с нами, тот против нас». Нужно вырабатывать консенсус между сообществами.

Дон Кихот ехидно спросил:

– Такой, как был после прихода Крыма в родную гавань? Или во время единения с воевавшим Донбассом?

Политолог не обратил внимания на реплику.

– Это могут дать наши русские классики художественного творчества. В них есть все, что может консолидировать нас – нравственное начало, которое чуждо Западу. В душе глубинного народа всегда будут фильмы «Покровские ворота», «Белое солнце пустыни» и, конечно же, «Офицеры». Для выработки сплоченной позиции нужно самовоспитание, питающееся снизу, от живого нравственного чувства глубинного народа. Это путь к обществу, живущему по нравственным основам консенсуса.

Он вздохнул.

– Хотя укрепление нравственного фундамента нашей жизни вряд ли станет быстрым и последовательным. Здесь нас ждет противоречивый и корявый, как все естественное, процесс. В поддержании консенсуса велика взаимная ответственность государства и гражданского общества.

Наступило молчание. Вдруг встал Дон Кихот с развевающимися волосами.

– Вы же были в прошлом либералом, известным гуманистом! Что с вами произошло?

Лохматый студент крикнул:

– Лицемер!

Политолога задело непонимание. Он страстно хотел примирения. Все мы живые, понимающие люди. Как же так?

– Я против идеологической мобилизации, – твердо сказал он. – С любой стороны. Надо любить грешника и ненавидеть грех в нем.

Агент понимал, что Кизяков нашел спасательный круг для всеобщего компромисса – нравственное чувство глубинного народа, на которое хотел опереться, как на соломинку, которая уводила от опасных убеждений.

18

Жена стала ссориться с Агентом. Они мало встречались, потому что он часто был в разъездах, что-то скрывал, и вообще был какой-то не такой. И мало приносил денег.

Она пилила его, что он ушел из министерства к нищебродам.

Он страшно удивился, что она придает такое значение должностям и зарплате. И когда она узнала, что у него была банковская карта, по которой он мог получить кучу денег, но почему-то не отоваривался, решительно сказала, что устала от обязательств.

Он не жалел, что отдал все деньги, которые ему дали дома, в его мире, жене Близнецова за проживание, хотя та протестовала из-за такой большой суммы. Деньги для него ничего не значили.

– Там ты была другая, не позволяла так унижать себя.

– Где – там? Там и ты был другой.

Она отворачивалась.

– Ну и беги к ней. Слава богу, что у нас нет ребенка. Страшно подумать, что бы со мной было.

Он боялся, не появился ли у нее кто-то другой. И в нем проснулась ревность – воскресло чувство собственника.

Однажды он пришел к ней, угнетенный возможной скорой ликвидацией их общественного движения, так и не решившего проблему вселенского сознания. У нее был решительный вид.

– Ага, я так и знала – ты любишь другую!