Закрыв глаза

Ему стало жалко ее — она ведь служанка, и хозяйка, узнав, что он приходил, наверное, устроит ей разнос. Он подошел к окну, отодвинул зеленую штору и в слепящем солнечном свете увидел цветущие клумбы и в центре бамбук. Гизола быстро шагнула к нему и потянула назад:

— Не подходите!

Он оробел, будто сейчас из-за него рухнет окно со всеми кирпичами. Но когда Гизола коснулась его, почувствовал, что бледнеет. Совсем как тогда!

Не успел он прийти в себя, как она тут же отстранилась и сказала со смехом:

— И правда, вы меня еще любите.

Пьетро тоже засмеялся, чтобы попасть в тон. Голова кружилась, будто он чудом избежал опасности. Гизола приняла недоверчивый вид и добавила:

— Но не только меня!

Он был не в состоянии связно мыслить, слова лились из него, не задевая сознания.

— Зачем ты так говоришь? Я же сказал…

Казалось, говорят даже ее руки. Внезапно он увидел Гизолу далеко-далеко, за пределами всех иллюзий, ощутив с враждебным предчувствием, что за то, чтобы сделать ее своей, придется еще побороться. Его мечта о любви еще не стала явью! Как глубоко он замечтался!

Не надо говорить ей, что она красива — такой комплимент может показаться двусмысленным, да и чего бы стоила ее красота без врожденной глубокой порядочности — такой же, как у него.

Он хотел, чтобы она непременно сознавала свою порядочность и гордилась ею. Этого требовали моральные принципы, сливавшиеся у него в голове с идеями искупления и жизненной справедливости. Поэтому он первым должен был подать ей пример. И он пообещал себе в дальнейшем все ей объяснить.

Он не находил больше слов — казалось, кто-то подталкивает его к выходу. Он встал посреди комнаты, бросил взгляд на Гизолу, протянул ей руку и медленно вышел, неловко ударившись плечом о косяк.

Она обрадовалась, что визит закончился так быстро, потому что мог появиться ее друг.

Лестница была выложена старой истершейся плиткой, прошарканной до впадин, и при взгляде вниз ему казалось, что ноги в ней тонут.

Его трясло. Захлопнув дверь — как показалось ему, слишком громко — он поднял глаза и на железном балкончике увидел Гизолу — она кивнула ему на прощанье. У него не нашлось сил ответить — он обернулся два раза, надеясь всякий раз, что она не ушла, весь в мыслях о ней и умилении, от чего попрощаться с ней становилось тем более невозможно. И, сам того не заметив, вошел в город.

Шагая по тротуару вдоль самого парапета, он даже не смотрел на Арно с зеленоватой мелкой водой в редких синих прочерках. На выступавшем из дна реки полуострове стояло несколько возов, уже груженых песком, и вода вокруг, мельче, чем везде, дрожала и искрилась.

Иногда шум города как бы отдалялся, переходил в другую точку, а через миг возвращался. Пьетро шел так быстро, что то и дело сбивался с пути и вынужден был останавливаться.

Он вышел на набережную Аркибузьери: мост Понте-Веккьо с двумя быками, подпирающими сросшиеся лавки ювелиров; к ним добавились еще лавки, примостившиеся на арочных пролетах и деревянных подпорках, крашеных красной краской. Окна такие широкие и идут так часто, что стен почти не осталось.

По ту сторону Арно дома стоят тесно-тесно: старые, серые, грязные, они словно боятся опрокинуться в воду. Дома, как тонкие разноцветные полоски, смыкающиеся с полосками моста — прямоугольники домов и прямоугольники воды, неравномерно, друг за другом.

Арно обтекал опоры моста, в безмолвии реки и домов слышен был далекий шум, где тон почти всякий раз задавал колокол. Высоко в небе застыли в блаженной неподвижности кипарисы у Торре-аль-Галло.

По эту сторону Арно — выжженные солнцем полуоткрытые лавки и раскаленная тень под их короткими навесами, и входящие в город пустынные дороги.

От церкви Сан-Миниато с фортом Бельведере идет высокая стена деревьев, которую разбивают белые виллы, уходящие за крыши Борго Сан-Якопо.

Холм Поджо-дель-Инконтро был ясного голубого цвета. На Понте-Веккьо ветер трепал выцветшие навесы над ювелирными лавками, разносил над рекой дорожную пыль. А вот и белоснежные с теплыми тенями статуи моста Понте-Санта-Тринита, который заканчивается между церковью Честелло и абсидой стоящей над рекой церкви Сан-Якопо. Дальше колокольня Санто-Спирито, за ней дома ниже и стоят пореже, и так до самых труб района Ниньоне. И мост Понте-делла-Каррайя, почти на отшибе, и деревья на заднем плане, в самом начале парка Кашине — солнечные и далекие.

Домой он вернулся очень поздно, переставил привезенные из Сиены книги, вынул из чемодана все белье. За ночь он просыпался два или три раза и прежде, чем снова заснуть, радостно говорил вслух:

— Скоро завтра!

Все утро он провел в нерешительности и вечером написал ей, потому что чувствовал, что любит ее по-настоящему. Как выглядит лицо Гизолы, он не помнил — скорей, ему казалось, что его незримо со всех сторон окружают ее движения. Цвет ее платья стал светом и время от времени являлся, как яркая вспышка.

Гизола дала прочитать письмо своему другу, которому уже рассказала, по-своему, о вчерашнем визите, не доверяя языку Беатриче — виденной Пьетро служанки.