Закрыв глаза

Книги писали мошенники, которых он не стал бы кормить в кредит.

А тут еще по милости Пьетро пришлось платить за техническую школу три года кряду!

Когда он сидел, уставившись долгим взглядом на его ухо или хилый, впалый затылок, то после, в припадке бешенства, кусал губы или вдруг всаживал в столешницу нож и отодвигал тарелку.

Пьетро вел себя тихо и смирно, но не подчинялся. Дома он старался бывать поменьше, а прося деньги на учебу, подгадывал так, чтобы при этом был кто-нибудь из уважаемых клиентов, при которых Доменико не мог отказать. Он нашел свой способ сопротивления, хотя и переносил все безропотно. И школа была для него теперь в первую очередь предлогом держаться от трактира подальше.

Встречая в глазах отца насмешливую враждебность, он даже не пытался выпросить у него хоть немного любви.

Да и куда бы он от него делся? Стоило Пьетро посмотреть не так испуганно, как отец совал ему под нос кулак — хоть бочку поднимай. И если иной раз Пьетро улыбался, весь дрожа, и говорил: «Я тоже вырасту сильным, как ты!» — Доменико гремел так, как мог только он: «Кто — ты?!»

И Пьетро, склонив голову, тихонько отводил кулак — с восхищением и гадливостью.

В детстве от этого голоса ему становилось страшно и плохо — он не плакал, но забивался в угол, лишь бы от него отвязались. Теперь же ему было невыносимо горько. И точно зная, что мучения эти не заслужены, он все с большим жаром повторял, тирады о справедливости и возмездии, вычитанные в пропагандистских брошюрках, которые давал ему парикмахер.

Он вступил в социалистическую партию и даже основал кружок для молодежи — поначалу тайком, после — бравируя этим перед всяким, кто ни зайдет в трактир. Его мечтой в ту пору было писать статьи в «Классовую борьбу», выходившую еженедельно. Арестуй его полиция, он был бы только рад. Он грезил мученичеством, процессами, собраниями — вплоть до революции. За любого, кто обращался к нему «товарищ», он, не задумываясь, пошел бы в огонь и в воду. Доменико тем временем чем дальше, тем больше разрывался между трактиром и имением, и помочь ему было некому!

В удушливо жаркие часы, когда трактир пустел, повар с помощником дремали, положив голову на колоду для рубки мяса и накрывшись фартуками, чтобы не донимали мухи, слетавшиеся на жирные тряпки. Мухи сбивались в кучу вокруг невытертой капли бульона, мусолили куски мяса, ползая по ним вверх и вниз. Покипывал медный чан, кот под столом что-то грыз. Из плохо закрытого латунного крана под неумолкающий свист сочилась вода. Залитая в обе маслобойки вода бросала на стены прозрачные отсветы, которые время от времени пересекала мушиная тень.

Если заходил клиент, официант хватал верхнюю тарелку из стопки, потом окликал повара:

— Не спи.

Тогда собравшийся под рубашкой пот вдруг стекал холодной струйкой, повар потирал онемевшее, отлежанное ухо.

Весь трактир опять приходил в движение.

В эти досужие часы Пьетро брался за книгу и читал, не замечая времени. Вошедшему на цыпочках Доменико удавалось застать его врасплох.

— Ты почему не следишь, что делает прислуга?

И дальше шел очередной выговор.

Как-то раз он крикнул ему прямо в ухо:

— Иди вешать солому.

— Я?

— Ты.

И ухватив за шиворот, оторвал его от стула. Но тут же поспешил обратно к соломщикам. Пьетро остался сидеть, прислонясь головой к выступу стены, и сдерживался изо всех сил, чтобы не заплакать.

— Эй, хозяин, вон еще солому везут! — крикнул один из двух мужчин, только что разгрузивших первую партию.

— Целый стог! — прокричал человек с веревкой, помогавший тянуть повозку.

— Тонна, не меньше! — добавил Паллокола, державший оглобли.

Трактирщик улыбнулся такому бахвальству. Он подошел к новой кипе соломы, пощупал ее и понюхал. Потом, ничего не говоря, посмотрел тем двоим в глаза.

На маленькой площадке, куда выходила дверь кухни, стояли еще двое мужчин, усталые и потные. Они только что перетаскали свою солому в сарай, сложив ее вровень с притолокой. Теперь они отдыхали, сидя на корточках и привалившись спиною к стене. Капли пота падали со лба на носки пыльных ботинок, кожа на которых вспучилась складками.

— Сколько просите? — спросил трактирщик, заложив большие пальцы в карманы жилета. На тыльной стороне одной руки была царапина, она кровоточила, и он частенько ее посасывал.

— Сколько дадите? Нам тоже кушать нужно, — отвечал Чеккаччо.

— Эти чертовы крестьяне даром своего не уступят. Мы уже загибаемся.

Эти соломщики разъезжали от одного поместья к другому, появляясь в часы молотьбы, так что каждый из крестьян без возражений отдавал им охапку соломы, лишь бы от них отделаться. Никто им не отказывал — из страха, что, обозлившись, они украдут потом намного больше.

Они и впрямь кормились не столько трудом, сколько воровством, и постоянного занятия у них не было.

Доменико закупал у них вполцены для хлева при трактире огромное количество соломы, так что ее хватало до следующего года.

— Считать будем по весу или на глаз? — спросил Доменико, вынув руки из карманов жилета.

— Как скажете. Нас и так, и так устроит.

Пипи и Носсе, уже договорившиеся с хозяином, перебили: