Законы отцов наших

— Здесь не должно быть иллюзий. — Он поднял палец. — Мы все такие же безумно наивные, какими были когда-то, Сонни. Просто сейчас меньше возможностей выразить это.

Такой подход мне по душе. Мой смех ударяется о пустые ряды стульев и отскакивает от них. Стоя над Сетом, одетая в мантию, я ощущаю, едва ли даже не осязаю эхо тех обычных отношений в зале суда, где многие мужчины взирают на меня с надеждой на снисхождение того или иного рода. Сет тоже в чем-то нуждается. Я это чувствую и уже замечала пару раз. Как он подается вперед, подперев подбородок рукой, локоть которой покоится на полированном дубовом барьере ложи присяжных, и наблюдает за мной с таким глупым, радостным и — нужно честно сказать — детским выражением на лице, что у меня замирает сердце от боли и жалости, и я отвожу глаза в сторону. Просто, на свою беду, он в некоторых отношениях оказался взрослым ребенком и не всегда может держать в узде свои чувства, как маленький мальчик, который шмыгает носом вместо того, чтобы вытереть сопли платком. Несмотря на это, я испытываю к Сету симпатию. Меня радует, что в нем сохранилась, пусть и не полностью, прежняя притягательная сила. Было бы катастрофой думать, что время, прожитое с ним, было потрачено напрасно, особенно после того, как я сделала подобный вывод относительно Чарли.

— Ладно, вернемся к нашим баранам, — произносит он. — Я думаю, ты хочешь узнать, что произошло с Майклом Фрейном. Когда ты сказала, что у тебя есть ко мне вопрос, я подумал, что ты рано или поздно спросишь об этом.

— Так, значит, я могу спросить?

— Я уже дал тебе ответ. Я не знаю, — сказал он.

— Значит, это все, что ты можешь сказать по этому поводу, Сет? Я всегда думала, что ты выбрал очень странное — если не сказать больше — имя в качестве литературного псевдонима.

— Это целая история, — отвечает он. — Когда-нибудь я тебе расскажу.

— И ты никогда не получал от него известий?

— Сомневаюсь, что он жив. — Сет произносит это таким угрюмым, безжизненным голосом, что мне становится не по себе.

— Ладно, — говорю я и на прощание поднимаю руку.

— Ты и в самом деле собираешься избегать меня все то время, пока будет длиться процесс?

— Буду стараться.

Когда я снова машу рукой, он хватает мои пальцы и другой рукой легонько постукивает по моим костяшкам — этим незначительным жестом он выражает стремление к более продолжительному общению. Я решаю пока оставить все как есть и ставлю точку лаконичной улыбкой. Повернувшись, я, к своей досаде, сталкиваюсь с Мариэттой, которая только что вошла в зал суда через заднюю дверь.

— Звонят из канцелярии председателя суда Туи, — говорит она.

И спрашивают, приду ли я на совещание судей, которое состоится сегодня позднее. Я сама беру трубку телефона в своем кабинете и заверяю Ванду, секретаря канцелярии Туи, что обязательно приду.

К тому времени когда я покончила со всеми делами и вернулась в канцелярию, Мариэтта уже приняла свою типичную для ленча позу за столом в секретарской. Ее взгляд устремлен на экран переносного телевизора, который она держит на коленях, одновременно поедая сандвичи из коричневого бумажного мешка. В густых, курчавых волосах поблескивает металлическая дужка наушников, а полная грудь, туго обтянутая свитером, посыпана крошками, на которые Мариэтта не обращает никакого внимания. Тем не менее не успеваю я показаться в проеме открытой двери, как становлюсь объектом ее пристального внимания. Цепкий взгляд оценивающе пробегается по моей фигуре, затем упирается мне в лицо.

— Ни слова, — говорю я ей.

Мариэтте удается хранить молчание только в течение нескольких секунд.

— Люди никогда не забывают того времени, когда они были влюблены, — произносит она внезапно, притворяясь, что разговаривает сама с собой.

— О, хватит об этом, Мариэтта, — бросаю я в ее сторону сердитый взгляд.

Она отворачивается, однако ее челюсти упрямо сжаты. Этим Мариэтта показывает свою непоколебимость.

— Это не была любовь, — поясняю я, — во всяком случае, для меня.

На лице Мариэтты появляется легкая гримаса. Я богохульствую. Однако вскоре моему пониманию открываются иные аспекты.

— Он обожал меня, — объясняю я, — и отвратительнее всего то, что мне нравилось именно это.

Я никогда не чувствовала себя так замечательно, никогда не была так боготворима, как в те месяцы, которые провела с Сетом. Однако его внимание шло на убыль, потому что такая любовь иссушает. В этом отношении Сета можно было сравнить с человеком, у которого открылось кровотечение из носа. Так близко, слишком близко. Жизнь с ним всегда несла с собой опасность задохнуться в его любви, утонуть в ней.

— Вообще-то я думала, что вы не разговаривали, — выдвигает Мариэтта аргумент в свое оправдание.

Входит Энни и молча садится на стул с прямой спинкой, который стоит в углу офиса Мариэтты. В одной руке у нее школьный учебник, а в другой — яблоко, которое она с аппетитом грызет.

— Я должна была спросить у него кое о чем. — И объясняю им, что мне удалось выяснить, что Хоби и Дубински друзья еще со школьной скамьи.

— Ну и что? — удивляется Мариэтта.