Никому не ведомо, какая встреча и за каким поворотом ждет нас через десятилетие, через год, а может, в следующее мгновение. Так и Саше Лисиной не дано было знать, и в те первые дни своего несчастья не могла она понимать, что на горестном изгибе судьбы уготована ей встреча не просто с тупым и равнодушным исполнителем воли начальства, а исчадием зла, сознательно посвятившим себя подлости и сделавшим горе, причиненное людям, не только смыслом собственной жизни, но и наслаждением.
Глава третья
«А я еду в «воронке», жизнь моя зашла в пике.
И не то, что сам я еду и неясен мой маршрут,
И не знаю, что за люди, и куда меня везут», — гнусаво выводил чей-то голос за металлической перегородкой.
— Заткнись, — беззлобно приказал конвоир, но голос продолжал гнусавить:
«А «воронок» — такой автобус, а что лето, что зима,
А в нем главное не двигатель, не двигатель, а главное — тюрьма».
Саша и впрямь не знала, не понимала, не могла понять, что происходит, кто эти люди, которых она днем видела в коридоре следственного управления и которых теперь, вместе с ней, распихали по металлическим узким «пеналам» этого дребезжащего и подпрыгивающего на каждой кочке раздолбанного автобуса. И куда же их везут, ей тоже было неведомо. Голода она не чувствовала, весь ее организм пронизала одна сплошная боль, и если она сейчас в состоянии была хоть о чем-то думать, то только о детях: беспокоилась, накормлены ли они, и сама себя успокаивала, что мама точно к ним приехала, не могла не приехать, и значит дети накормлены, и уроки мама проверила, и спать вовремя уложила.
Автобус остановился, по очереди их завели в какое-то полутемное помещение, где нестерпимо воняло хлоркой и еще чем-то таким ядовитым, что на глазах слезы проступали, и чей-то голос властно произнес: «Все — на медкомиссию». Подошла ее очередь.
— Хронические заболевания, на что жалуетесь? — равнодушно спросила женщина в халате, который когда-то был, вероятно, белого цвета.
Саша еще только начала говорить про сколиоз, намереваясь попросить таблетку, когда врач, так ее и не выслушав, а может, и, не слушая вовсе, зычно выкрикнула: — Следующий!
Далеко за полночь конвоир отворил перед ней дверь камеры ИВС — «иваси», как называют и менты, и задержанные изолятор временного содержания, откуда ей предстояло отправиться на суд.
В камере, где все уже спали, она заняла свободную койку и провалилась в тяжелый, короткий сон — в шесть утра ее уже разбудили. Надели на руки металлические наручники, долго вели коридорами, вверх — вниз, вверх — вниз, потом оказались в каком-то явно подвальном помещении, где, как ей объяснили, предстояло ждать автозак — тот самый автобус-тюрьму, который повезет на суд. Здесь стоял титан с водой, конвоиры были людьми относительно добродушными — без особого озлобления; когда просили, выводили в уборную. Этот «акт гуманизма» ей впоследствии еще предстояло оценить.
Заходя в подвал, Саша на пороге чуть споткнулась, взмахнула для равновесия руками, и тоненькая ее, почти что невесомая ручка выскользнула из наручника. Она растерянно взглянула на конвоиршу и едва слышно прошептала: «Извините, рука вот…», — и показала на болтающийся наручник. Охранница от души громко расхохоталась:
— Ну, надо же, вежливая какая, наручник слетел, а она извиняется.
Часа через два, а может, и больше, часов ни у кого не было, их скопом вывели, снова погрузили в автобус-тюрьму и повезли, кружа по всей Москве, по разным райсудам.
Остановка. Окрик: «Лисина! На выход!» Снова подвал, ожидание. Вместе с ней из автобуса вывели еще троих. Ну, конечно, ей не кажется, вчера именно этих мужчин она видела в коридоре следственного управления, а потом их вместе везли в изолятор. На нее поглядывают с любопытством. Но у Саши они вызывают интерес не больший, чем случайные попутчики, скажем, в вагоне метро — увиделись, разошлись и никогда в жизни больше не пересекутся. Одного за другим увели ее случайных, как она тогда считала, попутчиков, потом ее. Поднялись в лифте, под конвоем — конвоиры, вооруженные, явно в бронежилетах, с ног до головы одетые во все черное, завели в помещение с рядом деревянных лавок, велели пройти в застекленную перегородку, сами встали у дверей этой клетки. «Охраняют, как убийцу какую», — мелькнула у нее мысль.
Что-то говорили судья, адвокат, прокурор, ее спрашивали о доверенностях, о земельных участках, называли фамилии — знакома ли? Все было как в густом тумане. Практически на все вопросы отвечала односложно-отрицательно.
Процедура была монотонно однообразной, как будто не в суде, а в какой-нибудь жилконторе. Судье мантия личила, как корове седло. У него была внешность забулдыги, из тех, что возле магазинов «на троих» соображают.