Закон обратного отсчета (СИ)

— Не помню, — отвечает Джа. Его взгляд бороздит по заросшим камышами берегам мелких озер, рассыпанных между деревнями как битые стекла. — Им лучше думать, что я умер.

— Зря ты так.

— Ой ли! — Джа оборачивается. Улыбается невинно. — Джен, а ты каким был ребенком?

— Я? — Джен смеется, вспомнив. — Невыносимым, честно говоря! Мне нужно было везде залезть, все разобрать, дошло до того, что от меня все шкафы на ключ запирали. Даже стекла в серванте! У нас в зале стоял такой лакированный сервант, ну, знаешь, на высоких ножках, и в нем на стеклянных полках стояли всякие сервизы и хрусталь. Горы хрусталя просто! Салатницы одна в одну составлялись, чтобы поместиться.

— Да-да, у моих тоже такой алтарь мещанству имелся. Там за стеклянными полками еще зеркальные задники были.

— Точно. Чтобы казалось, что хрусталя еще больше, — смеется Джен. — Так вот, я пока мелкий был, любил доставать из серванта хрустальные стопки. Их было два или три комплекта, на тонких ножках, чем-то они мне нравились.

— Сколько из них уцелело?

— Три. У всех остальных я обломал те самые ножки. Причем, добраться до них не так-то просто было, мама рассказывала, что я из подушек городил курган и взбирался на него. В итоге сервант закрыли. Потом я добрался до маминой косметики и сожрал половину губных помад… Чего ты ржешь?

— Джен — принцесска.

— Они реально вкусно пахли! Ягодами какими-то. Еще игрушки ломал. Родители потом Тимке начали отдельные покупать, потому что, если я машинку взял, значит, у нее скоро колеса будут в одной стороне, кузов — в другой, кабина — в третьей. Ну а когда немного подрос, начал технику разбирать. Огребал нещадно. Особенно когда разобрал магнитофон. Кассетную «Вегу». Отец его только принес, включил послушать. Ну я на следующий же день его и разобрал посмотреть, что там поет.

— Нашел? — хохочет Джа.

— Нет, конечно. Мне лет восемь было, что я там мог найти? Зато любовь к порядку впитал. С ремнем отца.

— Чувак, как тебя не прибили еще в младенчестве?

— Сам не знаю.

— Да уж…. А вот я был идеальным ребенком, — говорит Джа, подтягивает под себя одну ногу, чтобы сесть поудобнее. — Послушный. Ласковый. Если родители ругались, мама рассказывала, подходил к каждому из них, целовал и говорил, что они хорошие. Когда к бабушке в деревню привозили, говорят, хохотал так, что вся улица слышала. На меня и ругались-то редко.

— Конечно, представляю, как посветишь своими синими фарами… орать невозможно было, поди.

— Да и не за что орать было. Говорю ж, идеальный сын. И учился хорошо. Школа, пианинка, бокс…

— Ты на бокс ходил? Серьезно?

— Недолго, — морщится Джа. — Я там быстро отхватил по башке, и меня забрали. Хотели на танцы отдать, уж не помню, как отмазался.

— Ну-ну. И кто из нас принцесска?

— Иди нахрен. А потом все изменилось. Когда приступы пошли. И планы родителей на мое светлое будущее накрылись медным тазом. Однажды мне мать даже выдала: «Ты можешь хоть один день побыть нормальным?» Как будто я специально.

— Она это не всерьез, Джа.

— Да знаю я. Но какая разница?

— Это было давно. Им тоже было хреново. Джа, это не повод игнорировать их существование. Родители не вечные.

— А что я им скажу, Джен? Что мне за тридцать, а я все еще верю в чудовищ и гоняюсь за ними с другом-гопником? Ты как себе представляешь их реакцию?

— А тебе больше рассказать не о чем, что ли? У тебя есть девушка, ты совладелец мастерской. Вернемся, поженитесь, ипотеку возьмете, спиногрызов нарожаете. Что не так-то?

— Если вернемся… И у нас слишком нервная работа, чтобы рожать детей.

— Не говори херни. Вернемся, — настаивает Джен. — Родителям важно знать, что с тобой все хорошо. Они заслужили. Еще раз говорю, они не вечные. Потом винить себя будешь.

— За что?

— Когда умирают родные, ты всегда найдешь, за что себя винить.

Джа насупился. Отвернулся, отказываясь продолжать разговор. Чтобы наверняка — достал из бардачка приготовленную флешку и воткнул в магнитолу.

Стоит съехать с федеральной трассы, у Джена сердце кровью обливается, гнать машину по разбитому асфальту на приличной скорости жалко, ползти на восьмидесяти в час по пустой дороге — сущее издевательство. Они в пути второй день, до очередного города осталось совсем чуть-чуть, фонари становятся ярче, появилась разметка, вот-вот покажутся из-за лесного островка первые частные дома, или промзона вынырнет бетонными исполинами. Откинув спинку кресла, Джа развалился, вытянул ноги на панель, подвывает под нос вслед за Дэном Рэйнольдсом про опасную любовь.

— Джен, — пророк не произносит, выхаркивает имя и замирает, запрокинув голову.

Включив аварийку, Джен съезжает на обочину и останавливает авто. Они нашли, они поймали сигнал. Сердце колотится, отстукивает метрономом ритм. Раз-два-три-четыре. Выскочить из машины, открыть заднюю дверь, выбросить из сумки приготовленные берцы, подняв облачко пыли. Пять-шесть-семь-восемь. Переобуться. Забросить дорожные тапки под заднее сиденье. Вернуться в кресло водителя. Девять-десять-одиннадцать. Нащупать нож под рукой. И ждать. Ждать команды.